Что-нибудь делает, чтобы смочь.
Хайве лежал на спине в теплой, как кровь, луже, где смешалась морская и дождевая вода, на дне лодки и следил за движением нижних габаритных огней большого каравана, плывущего над ним. Лодку он, можно сказать, одолжил на время. Освещенное огнями города, небо переливалось всеми оттенками розового и оранжевого, и на этом фоне силуэты судов были похожи на нитку жемчуга. Они казались совсем близко, на расстоянии вытянутой руки. Хайве даже пошевелил светлыми нетатуированными пальцами. На мгновение дождь над ним расступился, как занавеска, в лицо ударил ветер от двигателей каравана, и снова полил, непроницаемый, как море.
— Красиво, — прошептал он. — Чертовски красиво, Мэд.
— Хайве, ты здесь? — услышал он шепот в ухе сквозь треск помех. Они не могли себе позволить хорошего оборудования, все — либо украденное, либо самодельное. Но им было на это плевать, еще бы, это ерунда по сравнению с возможностью подобраться так близко к космическому кораблю.
— Черт, Мэд, последний прошел у меня прямо над головой. Ты здесь?
— За буями. Вот дерьмо! Чертов шпангоут!
Пока Мэд откашливался и отплевывался, Хайве вцепился руками и ногами в борт шлюпки. Поднятая караваном волна настигла его, подхватила лодку и стала трепать, как собака, играющая с тряпкой. Старое липкое дерево царапало ладони, он сильно разодрал о шпангоут кожу на голове, и из раны, разъедаемой соленой морской водой, сочилась кровь. Содержимое сетчатой сумки, привязанной к поясу, ударило Хайве в живот, он охнул и вцепился еще крепче; от напряжения страшно болело все тело.
Когда волна улеглась, он все еще был в лодке.
Схватив сумку, мальчик стал лихорадочно ощупывать находящиеся в ней банки, пока не убедился, что они влажные от дождя, а не от вытекшего растворителя; убедился в основном за счет того, что кожа на руках осталась холодной и не начала облезать клочьями.
— Мэд, ты меня слышишь?
Долгая тишина, от которой сжимается все внутри. Потом раздался какой-то рыгающий звук, похоже, Мэд наглотался морской воды.
— Жив, — произнес он. — Черт, этот парень мог бы сесть и помягче, а?
— Есть немного. — Сдвинув сумку на бок, Хайве достал весла и, едва они коснулись воды, принялся грести. — Может, это его первый полет. Ладно, Мэд, давай-ка прижжем эту гадину.
Пэйшенс медленно двигалась в сторону дома, по дороге заходила в открытые магазины, с интересом рассматривала выставленные товары, надеясь переждать дождь и избавиться от изматывающего душу страха. Она расплачивалась, с ее разноцветных пальцев капали чешуйки-денежки, как капали с таких же пальцев других учеников на контракте, выкупающих свои контракты и сдающих экзамены, вроде нее, и с окрашенных индиго рук тех, кто подобных амбиций лишен, и с нетатуированных пальцев ремесленников, заполнивших базар. Монетки перетекали в расцвеченные хной ладони торговцев, с характерной раскачивающейся походкой моряков. Под их шагами мостовая гудела, и гулкое эхо отдавалось в пустом пространстве между дощатым настилом и водой.
От дренажных систем и дамб не было никакого толку; в этой части мира воды оказалось слишком много, чтобы попытки отгородиться от нее принесли хоть какой-нибудь результат. Оказалось, что под этим городом нет никакой надежной почвы, некуда вбить сваи, чтобы строиться. Но из такого города, как Новый Орлеан, парализующего человеческое воображение, просто так не уходят. Поэтому его разрозненные части всего лишь пустили плавать по поверхности Мексиканского залива, свободно катящего волны под городскими мостовыми.
Всего лишь.
Лайтеры приводили караваны в озеро Пончатрэйн и уходили снова, на твердую землю слишком тяжелые корабли сесть не могли. Они жадно всасывали солоноватую воду через водозаборники в днище, разделяли ее на водород, кислород, соль, микроэлементы и чистую питьевую воду. Притащив один караван судов, сразу подцепляли следующий; выходили в море, поднимались в небо, и так снова и снова, бесчисленное количество раз.
Иногда им требовались техники и квалифицированные рабочие. Из касты неквалифицированных рабочих, касты живущих на пособие, таких не брали. У них были ладони цвета индиго, как у тех, кто в старину вкалывал на джинсовых фабриках. Не брали преступников, с руками черного цвета. И никогда не брали художников.
Стоя под навесом, Пэйшенс наблюдала за смышлеными, молью траченными крысами, которые сновали по своим делам по всему рынку. Нанокожа моментально впитывала выступающий пот. Показались огни следующего лайтера. Она бережно прижала к груди ноющую кисть, ручки заметно потяжелевшей сетчатой сумки глубоко врезались в правое запястье. Дальше тянуть время невозможно.
— Лучше бы мальчику быть дома в постели, — произнесла она, ни к кому не обращаясь. Повернулась и направилась домой.
Постель Хавьера оказалась пуста, простыни намокли от дождя, лившего через открытое окно. Вцепившись в раму правой рукой, неловко потянула вниз; ее квартира находилась в доме, которому было несколько сотен лет. Пэйшенс расправила занавеску, и тут раздался звонок видеофона.
Хайве притиснулся к причудливо изогнутому борту буксира, прижав обе ладони к многосантиметровому слою прозрачного кристаллопласта. Обшивка глухо гудела под его руками, где-то там, в глубине, помпы толчками качали воду в резервуары, будто билось сердце. Здесь рабочие, суетившиеся на корме, открепляя груз от буксира, не могли видеть Хайве и его примитивное суденышко.
— Мэд, ты меня слышишь?
Сквозь треск помех послышался голос друга, дрожащий от возбуждения:
— Слышу. Ты там?
— Ага. Сейчас я его прижгу. Следи, как бы не нагрянул патрульный катер.
— Ты ставишь и мое имя, помнишь?!
— Я тебя когда-нибудь обманывал?! Будь спокоен. Я поставлю оба имени, и мое, и твое, а ты разукрасишь следующего и тоже подпишешь от нас обоих. Только представь, сколько народу его увидит. По всей Галактике. Это покруче открытия галереи!
Мэд не ответил, но Хайве знал, что тот лежит в луже на дне своей шлюпки сразу за цепочкой огней разметки, мерцающих сквозь дождь. Следит за патрульными катерами.