Пока шли обоюдные разговоры о житье-бытье — заработках, знакомых мужиках — Колька, чутко уловивший перемену обстановки, обернулся до магазина.
По веранде прохаживался участковый. Карташов знал его хорошо, однако в компании на знакомство рассчитывать не приходилось, и во избежание недоразумений, отхлебнув пива, водку разлили прямо в кружки.
С веранды открывался вид на реку: на том берегу стеной желтели тополя, вдали виднелся белый Петровский домик; глава церкви, недавно покрытая оцинкованным железом, вспыхивала белым блеском в лучах прорывавшегося сквозь облака солнца, внизу у переправы шумно бурлил винтом катер, и с плота доносились звуки полоскаемого белья.
Карташов, невнимательно слушая Эдьку, рассеянно поглядывал по сторонам и улыбался, сам не зная чему. Что-то ждало его впереди, ну не сегодня, так завтра или вообще. Ведь каждый надеется, что случится и с ним что-нибудь хорошее, и вся тусклая, как немытое окно, жизнь повернется иначе.
— Клавка, Клавка, — суетливо зашептал Колька, по лицу его пробежала жадная и жалкая гримаска. — Мишка, секи момент.
Слегка откинув крупную, с высокой копной черных волос голову, лениво и хитро посматривая на улыбавшихся и задевавших ее мужиков, среди столиков плавной, вызывающей походкой шествовала девушка. С добросовестно накрашенными губами, с глазами в синячных полукружьях теней, слегка под хмельком, она играла в этом балагане перед самой собой роль Кармен, которая может с уверенностью смутить и увести любого.
затянул сзади хриплый магнитофонный голос.
Карташов посмотрел в спину Клавке.
— Что за баба у тебя? — спросил Эдька. — Женился опять?
— Иди ты!
— Кроме шуток. Неделю назад едем с холодильника, вижу, идешь с какой-то.
— Не женись, Михаил. Ты что, — решительно вступил уже совсем окосевший Колька.
— Есть тут у меня одна. Похаживаю изредка, чтоб не зазнавалась, — начал было Карташов и замолчал. Что попусту языком молоть. Не о чем было рассказывать. Обнял-то один раз. И то она позволила. Мужик, называется!
«Ну, рассказывай, рассказывай! О картинке, о глазунье, что дрова сегодня за спасибо привез. О глазах Эдьке расскажи, чего ты в них увидел. Какое кино. Посчитает он тебя за дурака. И правильно сделает. Что в бабьих глазах увидеть можно? Уловку одну. И что такое, по сути дела, глаза? Студень, и стеклышко внутри».
Карташову были приятны эти мысли, было приятно, что в пьяном озлоблении перечеркнул он все, что необъяснимо влекло его к Лизе, словно вернулся он в ту удобную обношенную одежду, в которой ходил столько лет, обтерпелся и привык к ней. Что с ним такое случилось, блажь какая-то. Ведь, бывало, и раньше давали ему от ворот поворот. А он только присвистнет, и аля-улю… рулю! А тут? И за кем?! Фря какая нашлась, сырец-то в печку садит, а туда же — выкобенивается, порядочную корчит. Видал он всяких. Не живой человек она, что ли?
— Вот так, Эдик. Прощай! — сказал он угрюмо, с размаха припечатав ладонь к холодной мраморной плите столика.
«Если сразу зауркает, скажу, что за деньгами пришел».
11
Обшарив всю дверь — ручка куда-то пропала — Карташов рванул за край мешковины у притвора и вошел.
Все здесь было то же, только конторка застелена новой цветастой, еще распространявшей острый запах, клеенкой, на полу раскатаны мягкие домотканые половики, а под умывальником — не старая, с серым хоботом жестяная раковина, а нарядная белая, эмалированная.
«Ждала», — успел подумать Карташов.
— Кто там? — Занавеска колыхнулась, и на кухню вошла Лиза.
На лице ее играла улыбка, глаза ее сияли.
— Я и оклеить хотела, — сказала она.
— Зда-рово, — икнув, сказал Карташов и достал из-за пазухи бутылку вина и большую шоколадку. — Это вам, моя дорогая, — сказал он вежливо, как говорят хорошие кавалеры в кино, и хотел даже поклониться, но поостерегся.
Лиза не ответила. И так же быстро, как на лице ее выразилась радость, глаза ее потемнели, что-то отгородилось в них от него.
— Как оно ничего-то? — расплываясь в довольной ухмылке, сказал он и хотел пройти в комнату.
— Куда? — холодно сказала Лиза. — Нечего делать.
— Ну ладно, Лиз. Подумаешь, выпил малость.
— Малость.
Лиза ушла в комнату. Ее долго не было. Карташов отогнул край занавески. Лиза, неподвижно глядя перед собой, стояла у комода.
— Не заходи, — строго сказала она и вышла на кухню, сжимая в руке перед грудью деньги.