«Дождь-то давно кончился?».
Карташов захохотал вместе со всеми и полез к последней лавке.
— Давайте, живоглоты, карту.
2
Приехав на место, дядю Лешу Мойкина оставили напечь к обеду картошки и сгонять до сельмага, а сами дружной оравой направились на поле, что поднималось по пологому холму, белея картошкой в распаханных бороздах.
Работа была известная; подобрать картошку в двуручные плетеные корзины, пересыпать из корзин в мешки, грузить на прицеп колесного трактора и везти в большой сарай на вершине холма на сортировку.
В обед все расположились вокруг костра. Над прогоравшим костром стеклистым полотнищем волновался жар и, отрываясь, таял вверху. Где-то на широком просторе полей отчетливо стрекотал далекий трактор. А за сараем, в котором грохотала пыльная сортировка, низко, почти над самой землей, над деревенькой вдали висело огромное, непривычно резких, угловатых очертаний тяжелое облако. По краям ослепительно белоснежное, в глубине с легкой костяной желтизной, с четко отделявшейся на фоне яркого неба, золотимой солнцем воздушной кромкой — его, казалось, можно было рассматривать бесконечно.
Все облако было лучезарным, праздничным, но праздничным как бы внутри, про себя, и только на верху его, в недоступной, пугающей вышине, где мелькающей точкой реяла какая-то отважная птица, сгустились синие тени.
Как бы удивились, наверное, мужики, если б могли знать, что он занимается таким пустячным, не мужским делом: любуется облаком. Ведь что — облако? Вода, по сути дела.
— Да-а, — начал разговор о политике дядя Леша Мойкин, — народу в деревне мало. А почему? В городе лучше жить, все туда и бегут. Обратно — театры, кино.
Мужики засмеялись.
— Налей, Женька, ему еще одну, — посоветовал кто-то, — он тогда с обеда и работать пойдет.
— Давай, давай, — помаргивая синими плутоватыми глазками, зашепелявил дядя Леша.
— Сиди, старый пестерь, потом грузи тебя в машину, — сказал Колесников, разливавший вино.
— Начитаешься, дядя Леша, газет, — сказал Карташов, принимая стакан, — повторяешь, чего другие говорят. Не лучше в городе, а легче, не работая проживешь. А в деревне каким ты придурком устроишься?
— Старый, — язвил Колесников, — ты в театре-то давно ли бывал? Тебе там, поди, больше всего буфет нравится. Еще бы даром давали.
Дядя Леша Мойкин, исполнявший в бригаде необременительную роль шута и гонца за вином, работал последний год. Ему, изработавшемуся за свою трудную ломовую жизнь, работать в бригаде становилось тяжело, но он держался, чтобы пенсия вышла побольше, и его обычно ставили на легкие, пустяковые работы, хотя, подвыпив, мужики порой ворчали, что они его обрабатывают.
— Бабоньки, — зычно закричал Колесников, — идите сюда!
Из сарая сортировки вышли четыре женщины. Лиц их разглядеть было нельзя, заметно только, что они смотрят в их сторону и смеются.
Пересмеиваясь, чтоб придать себе больше смелости, женщины спускались по холму.
— Нам-то дадите картошки? — улыбаясь, крикнула та, что шагала впереди. Полная, в темно-бордовом старом, тесном ей в плечах и животе, пальто она бодро выступала крепкими в красных резиновых сапогах ногами.
— Шевелитесь, — подгонял Колесников, — не останется!
— Ишь, радешеньки, напустились. Рожи-то сколь не толсты.
— Да и вы не шибко тонки.
— Передняя особенно.
— Есть за что подержаться, — зубоскалили мужики.
Гостьи подошли и остановились, решая, где присесть. Наконец уселись, подвернув под себя полы пальто и плащей, брали картошины, разламывали и осторожно, чтоб не замараться в саже, выедали жаркую сердцевину.
— Старый, а ты говорил, в деревне народу нет.
— Мы не деревенские, — возразила самая молодая, которой, видно, было зазорно прослыть деревенской.