Но вот машины подъезжают все реже и реже.
Эдька, разогнув спину, сипловато кричит с машины:
— Шоферня, по домам! В стойла!
Шоферы хохочут над ним, высунувшись из кабин.
— Саша, Саша, Сашенька, вставай, — настойчиво повторяла стоявшая внизу мать.
— Мам, — в полусне мычал Саша, — не пойду я, мам. Не пойду я, не хочу, завтра.
— Что ты, Саша, — говорила мать, — не завтра, на работу надо каждый день ходить. Папа устраивал, просил, а ты на второй день и не придешь.
Вчера он едва дошел до дома, последние шаги шел, уже засыпая. Мать встретила его во дворе, куда-то звала, тянула за руку, но он, не слушая ее, шел только к сарайке. Там он хотел рухнуть прямо на пол, но сообразил, что перепугает мать, влез по лесенке на полати, упал поперек их и сразу захрапел.
Казалось, всю ночь он не спал, столько раз он просыпался и вновь погружался в короткий кошмарный сон.
Даже во сне все тело горело и ныло томительной болью, а когда мать пришла будить его, голову с подушки приподнять и то было мучение.
— Саша, Саша, — уже сердилась мать.
«И как ей не жалко его! Не положено ведь до 18 лет такие тяжести переносить, вредно для здоровья. Нет, надо, надо встать. Не матери это нужно-то, тебе. И Лешка ждет. Ну вставай же, вставай!»
Саша застонал, желая разжалобить мать, перекатился на живот и полез вниз.
Солнце сияло на светло-синем небе, опять обещая безоблачный, знойный день.
В порту все было так же, как и вчера, и никому не было дела, что он насилу дошел до порта, а ведь еще целый день работать.
Он подошел к мужикам, поздоровался. Никто даже не подумал спросить его, устал он или нет, пожалеть, похвалить, молодец, мол, крепкий парень, пришел все-таки на работу. Чурки бесчувственные.
Заботин смеялся о чем-то с Эдькой, Шитов сидел на скамейке и курил, а Сереги с Володей не было видно. Саша прислонился к стене. Сесть бы, но сесть и встать была целая проблема, не станешь же здесь кряхтеть и охать, как дома, желая разжалобить мать.
— Молодой, — позвал его Эдька. Саша медленно повернулся всем туловищем.
— На, носи. — Эдька подал ему старый шлем.
— У кого взял-то? — спросил Эдьку Заботин.
— У Мишки. На больничном он.
— А чего с ним?
— Со спиной чего-то.
Саша взял шлем и отчего-то так растерялся, что даже не сказал спасибо, а когда спохватился и промямлил что-то, Эдька уже не смотрел на него.
Опять заревел гудок, все пошли к складу. У склада, загораживая ворота, стоял четырехосный вагон. Шитов обошел кругом вагона, понося на чем свет стоит железнодорожников, оставивших вагон.
— Машина придет, так дернем, — предложил Серега.
— Машину разгружать надо, а не вагоны дергать. Валька, неси-ко помогатель.
Заботин вынес из-за склада толстый, полого изогнутый лом с тупым клинышком, наваренным на конце.
«И чего они суетятся, стоял бы этот вагон тут сто лет».
Лом подсунули под колесо и, отжимая его вниз, пытались стронуть вагон с места, но клинышек то с визгом проскальзывал, не зацепляясь, то лом совали слишком далеко, и все усилия оказывались напрасными.
«Так и надо, пусть весь день стоит».
— Мартышкин труд, — сказал Серега.
— Дай сюда, — зло посмотрев на Серегу, сказал Шитов, взял лом у Заботина и поддел удачно. Послышался тонкий, неуверенный скрип, вагон хило дрогнул, качнулся и… застыл.
Шитов засопел. Эдька ругнулся, темнея лицом.
— Советские грузчики, помогите! — завопил, болтая ногами, повиснувший на ломе Заботин проходившей мимо бригаде.
Мужики с радостным ревом бросились к вагону, облепили его. Вагон вздрогнул и еле-еле покатился вперед, Шитов только подсовывал лом. Слышался дружный возглас, скрежет и визг металла. Наконец лом бросили и вагон свободно покатили руками. И Саша, захваченный общим порывом, толкаясь плечами среди пахнувших табаком и потом горячих мужиков, наступая кому-то на ноги, оживал.
— Вместе-то мы черта свернем, — говорил Шитов, наделяя нежданных помощников «Беломором» из своего портсигара.
День шел за днем. Все было одно и то же: мешки с мукой, солнце, бешеная беготня и страшная бесчувственная усталость. По-прежнему после работы он без памяти заваливался спать в сарайку, и каждое утро мать уговорами и криком поднимала его. Правда, в обед он теперь не спал, ходил вместе с бригадой в столовую, а после, лежа в траве, слушал разговоры мужиков.
Но вот пришел и конец недели.