Басарин привычно оглядывал лагерь. Раньше стоять на третьем посту было полдивья — от поста до бараков здоровенный пустырь, занесенный снегом, кто сюда сунется — стой, посвистывай. Летом на этом пустыре немцы в волейбол играли, соревнования всякие устраивали. Однажды у них мяч в предзонник улетел. Жердины, которой немцы в таких случаях мяч доставали, не оказалось, сломал ее кто-то, а новой не припасли. Немец один вызвался слазать за мячом. У часового знаками опросил, можно, мол? Можно, можно. Немец только в првдзонник сунулся, а он чуть не хлопнул его.
Но недавно на пустыре закипела работа: в лагере создавали промзону. Немцы долбили землю, сколачивали сараи под пилораму, мастерские, столярный цех. Другие немцы в это время вели траншею под кабель от ТП, что стояла за лагерем, метрах в пятидесяти за забором. Траншею продолбили, а потом ту ее часть, которая проходила по лагерю, снова завалили. До самого предзонника, и даже в предзоннике завалили с метр, а метра полтора до основного забора оставили, и дальше траншея до самой ТП шла свободной. Поторопились долбить — то ли кабель не привезли, то ли привезли, да не тот, сделали себе с этой траншеей мороку: с неделю ставили у внешнего предзонника усиление — солдата с карабином. Уж лучше в караулке бодрствовать, чем тут мерзнуть. Издеваются над людьми. Засыпали бы траншею всю, отроют потом фрицы, долбить-то уже не надо. Правда вот уже третий день на усиление никого не посылают. И правильно: ночью всех немцев так же в бараки загоняют, да за ночь пересчитывают, поди, раз пять, а днем кто побежит?
Легкий ветерок донес от барака мелодию. Басарин прислушался. Вроде что-то знакомое. «Ти-ри-ри, ти-ри-ри-ра-а-а…» Прикрыв глаза, Басарин потянул последнюю нотку, цепляясь за нее, надеясь вытянуть из памяти слова. В самом деле, мелодия была странно знакома. Такая нежная, родная. А на пустыре немцы и сегодня возятся, и в выходной работают. Ну и черт с ними, пусть вкалывают, дармоеды. «Та-ра-а, та-ра-ра-ра, ра-а-а… Да это же колыбельная!» — удивленно подумал он и вслушался внимательней: менявшийся ветерок иногда относил мелодию.
Точно. Колыбельная. В школе на пении разучивали. Какой-то композитор нерусский написал. Вспомнил, вспомнил…
Только они ее растягивают, надо бы чуть-чуть, самую маленькую чуточку поскорее. Но и так тоже хорошо. Ловко все-таки фрицы на губных гармониках играть умеют. Кажется, как и дуть-то туда: дырочки малюсенькие. Греков приносил показать одну гармонику в караулку.
Басарин привалился удобней к раме, греясь на солнце. Мелодия слышалась без перерывов, лилась нежно, как паутинка, обволакивая усталую голову.
Вдруг — какое-то время он не мог сообразить, что произошло — то ли первой оборвалась мелодия, то ли откуда-то первым грохнул выстрел.
Басарин открыл глаза, встрепенулся. Пробуждение от короткого, колдовского сна было ужасным. Нити колючей проволоки на предупредительном заборе над засыпанным участком траншеи, вероятно, чем-то перебитые, лежали на снегу. Под основной забор, как тени, нырнули две фигуры. С четвертого поста гремели выстрелы.
— Стой! — заорал Басарин и трясущимися руками вскинул карабин.
В этот миг грянул выстрел с четвертого поста. Третий немец, прыгавший в траншею, вздрогнул, дернулся, упал, заваливаясь набок, и забил ногами.
Басарин ударом цевья раздвинул рамы на всю ширину, оперся локтями на узкий подоконник, ведя карабином вдоль траншеи: траншея неглубокая, тесная — он не раз бывал в конвое, когда немцы прокладывали ее — скрытно по ней не пробежишь, а бочком, потихоньку пробираться — времени много уйдет.
Немцы бежали перебежками — видать, битые волки — то пригибаясь, мчались во весь дух, и тогда над грудами мерзлой земли и снега стремительно мелькали их головы, то падали и ползли, продираясь в узком пространстве спасительной твердой земли. Попробуй улови, где они вскочат снова. Карабин оказывался то впереди, то сзади их, и поспешно выпущенные пули вздымали только снег и крупицы грунта. И четвертый пост тоже опаздывал. А Басарина еще била дрожь, мушка плясала в прорези прицела: ведь не на стрельбище по фанерной мишени пуляешь.
— Ничего, ничего, — нервно успокаивал себя Басарин, — сейчас траншея кончится, у ТП так и так выскочить придется. Он плотней прижался к косяку. И тут — он даже ахнул от неожиданности — из-за угла ТП появилась человеческая фигура. Кто это? Откуда он тут взялся? Но кто бы это ни был, стрелять было нельзя, попадешь в него.