— Не влазь, — твердо сказал он и уперся рукой в плечо Толи. Вася с любопытством смотрел на Толю. Толя скривил губы, огорченный препятствием, но тут же каким-то осторожным, плавным, обводящим движением освободился от руки и приник к отцу. Отец попытался оттолкнуть Толю, но тот уцепился за полу его кителя.
На челюстях отца напряглись желваки, края ушей мгновенно побагровели. Вася испугался.
— Пап, папочка, — встревоженно шептал он, прижимаясь к отцу.
— Ну, — грозно сказал отец. Толя не двигался. Отец рванулся, неуловимым, стремительным движением отвел плечо и кулаком ткнул Толю под челюсть. Толя быстро сделал два шажка назад. На его лице изобразилось плаксивое недоумение. Он робко, застенчиво улыбнулся отцу и вдруг, тупо скосив глаза к переносице, упрямо полез к прилавку.
Отец вскипел.
— Уйдешь, нет?! — прохрипел он. Бабы всполошились, но возразить ему, а тем более урезонить, не посмели. Толя продолжал улыбаться и тепло дышал в лицо отцу, но мимолетное чувство жалости только подстегнуло отца. Он бросил на пол сумку, схватил Толю за грудь, тряхнул и без размаха, энергично ударил Толю в середину лица. Кто-то жалостно вскрикнул, а Толя быстро заперебирал ногами назад и полетел на расступавшихся женщин. Он взмахнул руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь, и правой рукой разбил стекло в окне.
Толя упал у порога и долго сидел, внимательно разглядывая окровавленную руку.
Вася дрожал, хватался за отца сзади, за бока.
— Не надо, папа. Папочка, не бей Толю. Он… — Вася рыдал, содрогаясь всем телом.
Отец прижал голову его к бедру. А Вася невольно искал взглядом Толю, который, поднявшись, стоял у дверей и прижимал к груди руку. По подбородку его текла красная слюна.
— Пошли, — раздался над головой Васи голос отца. Его рука поймала ладошку Васи и повела к выходу. Толя, когда они проходили мимо, посторонился покорно и боязливо, как побитая собака, и жалобно, словно чего-то не понимая, скосил глаза на отца. Но отец не обратил на него внимания.
Они вышли на улицу. Отец вынул из сумки самое большое яблоко, обтер его о рукав и подал Васе.
— На попробуй. Мать-то дома с выдачи будет давать, — сказал отец как будто шутливо и хохотнул.
Вася по привычке охотно протянул руку и тихо опустил ее.
— Пап, — неуверенно сказал он, — мне не хочется сейчас.
Отец все понял и сурово посмотрел на него.
— Правда, не хочется, — умоляюще возразил Вася.
— Кому говорят! — грубо сказал отец и поднес яблоко к Васиному рту. — Ну! — приказал он. Вася под взглядом отца надкусил яблоко и с усилием проглотил. Глаза его наполнились слезами.
— Что, еще ревешь? — не опуская глаз, холодно спросил отец.
— Не-е, — подавив на миг всхлипы, пролепетал Вася.
— Смотри, — каким-то другим голосом сказал отец, выпустил Васину руку и всю дорогу до дома молчал, о чем-то долго и тяжело думая про себя.
ЗАСТУПНИК
— Костя, так ты говорил с врачом-то?
— Говорил.
— Ну и чего?
— Ничего — «чего». Порядок для всех один: не выдавать больничный, раз от тебя вином пахнет.
— Так разобрались бы.
— Тут не суд — разбираться. — И Костя Воробьев, сначала переложив правую руку, повернулся всем телом, отворачиваясь к стене.
— А суд-то будет? — продолжал расспрашивать дотошный сосед по палате.
— Не будет.
— Почему?
— Не будет, и все.
— Чего, не поймали их, что ли, или это их родственники вчера приходили, шептали тебе чего-то. Целую сетку мандаринов принесли, где и достали. А парень-то маленький приходил, мандарины унес — пацан твой?
— Отстань ты от него, видишь, человек отдохнуть хочет, — вступился грубоватый Панасюк, одноногий инвалид, который не курил в палате, а всегда пристегивал свой скрипящий протез и выходил в коридор. — Пристанешь, как репей к собачьему хвосту.
— Вот и на суде так, — засмеялся в своем углу Юра Красильников, бывший футболист, которому позавчера сделали операцию на ахиллесовом сухожилии, — начнут обо всем расспрашивать, и суда не захочешь.
— А ты был на суде? Кого судили-то? — повернулся к нему Сутугин, сухощавый, с костлявой, коротко остриженной головой мужичок, который донимал всех расспросами и разговорами.
— Был, был, — усмехаясь, сказал Юра, приподнялся с койки и на костылях заковылял к двери.
— Так подожди, покуришь потом-то, — вдогонку бросил Сутугин.
— В другой раз. — Красильников притворил за собой дверь, которая закрывалась долго, с мучительно-продолжительным, надсадным каким-то скрипом.