Мужики опять захохотали.
— Ох, Миша, Миша, — Соломин покачал головой и все ж невольно улыбнулся. Рисуется Карташов: перетягивание каната!
— А чего — Миша?
— Да что живешь ты так. Все у тебя приключения.
— Как, Юра, ни живи, только чтоб время провести, а с приключениями все интересней.
— Время по-разному проводить можно.
— Чего ты, Юра, в натуре, вычитываешь-то мне! — Карташов нахмурился. — Не я ведь к этим бесам полез с портсигаром, сами напросились.
— Юра, а ты как время проводишь? — спросил Колесников.
Соломин некоторое время молчал. Колесников, вне сомнения, заводит разговор неспроста, а для Карташова: мол, не расстраивайся, Мишка, сейчас я его оттяну как надо. Но раз уж сам затеял разговор, не отмолчишься.
— Детей воспитываю, книги читаю, работаю, — спокойно ответил Юра.
— О детях помолчим, они у тебя маленькие, еще неизвестно, какие спиногрызы вырастут. О работе и так все ясно, до пенсии дожить бы, как дядя Леша. Ты какие книги читаешь?
— Всякие. — Соломин насторожился. С Колесниковым надо быть настороже, читал он, конечно, много, но больше брал эмоциями, чем доводами. Горлопан, одним словом.
— Всякие так всякие, — и, хитро подмигивая всем, Колесников подхватил Юру под руку. — Купил я как-то, Юра, на базаре соленых огурцов. Завернули мне их, а на кульке рассказец занятный оказался. Приходит будто один керя к другому в гости, а у того поп сидит. Поп от туберкулеза лечиться приехал и жил тут, а туберкулез-то, Юра, обрати внимание, не чем-нибудь, а спиртягой залечивал. Керя этот с похмелюшки, тоска у него с утра, ну, ему тут голову наладили, и давай он у попа о боге все выспрашивать. Батюшка доказал ему ловко и просто, что такого бога, как все думают, нет, есть одна идея. Керя этот про идею наверняка ничего не понял, как, впрочем, и я, но спрашивает: как же, товарищ поп, нельзя же жить, ни во что не веря?
— Это козе понятно. — Соломин сам недавно прочел этот рассказ, конечно, не на мокром от огуречного рассола журнальном листке, а в книге. Интересно, какое впечатление произвел он на Колесникова.
— Поп ему и толкает проповедь: верить надо в жизнь!
— Точно! — воскликнул Соломин, и мысль эта снова поразила его. Разом искупались все сомнения. Но куда же клонит подковыра Колесников?
— Нет, Юра, не точно, это только на бумаге все гладко. Что ж бабы наши в жизнь верить не хотят, недовольны всем: то мужики денег им мало носят, вино жрут, то ребенка в ясли не устроить…
— Это только одна сторона жизни, — возразил Юра.
— Да? — взъелся Колесников. — Это не одна сторона жизни, а ложь…
— Кончай, Женька, бакланить, — сказал Карташов, — пришли.
На дне глубокой, с широко раскопанными откосами траншеи тянулись призаваленные с боков утоптанной глиной серые асбестоцементные трубы коллектора ливневой канализации. По горам бурой глинистой земли на левом краю траншеи перелетала бойкая желтогрудая птичка. Завидев рабочих, она громко пискнула и упругим ныряющим полетом понеслась прочь.
Конец крайней трубы коллектора был скрыт в мутной луже. Из середины лужи торчала грязная доска.
— Так, Юра, каждый день, — жаловался Колесников, — с вечера уходим — сухо, а к утру насосет.
— Женька, — по-хозяйски распорядился Карташов, — растаскивайте с Валькой трубы по бровке, а ты, старый, поднеси колец да муфт и помоги экскаваторщику, позавчерась чего-то говорил он.
Карташов сошел в траншею, скинул куртку на откос, поддернул до локтей рукава трикотажной застиранной рубахи и, погрузив в холодную мутную воду белые с загорелыми кистями руки, нащупал в глубине заглушку, которую забили позавчера, чтобы труба не заплыла глиной.
Соломин смотрел с бровки, как ворочаются под рубахой лопатки Карташова, ходят плечи и вдруг застынут в напряженном тяговом усилии.