— Они вообще странные люди. И дядя ее, Лев Карлович.
— Тот — просто неприличный старик! — заметил Стремин и добавил в раздумьи: — Вот я все мечтаю избить Ревекку, а в глубине сердца, наверное, рад был бы, если бы она меня ударила. Но она только командует да издевается. Я уверен, что, произойди какое-нибудь конкретное столкновение, все равно: я ли ее, она ли меня, — все очарование пропало бы!..
Он опять задумался, пристально глядя на длинные красные облака, которые странно чертились в его зрачках. Травин почти забыл свое обожание к Анне Петровне, странное семейство (его связывала какая-то тайна) Сименса, его интересовало болезненно то обстоятельство, что в данную минуту у его собеседника можно было выспросить все, что угодно, все, что он знал. Чувствуя себя старшим, он стал понемногу относиться к этому разговору как к странному спорту.
— А Анну Петровну вы давно знаете?
— Очень; еще мой покойный отец был дружен с генералом Яхонтовым.
— Я никогда не слышал о вас у них в семействе.
— Не приходилось. К тому же, последние годы я жил не здесь, не в Петербурге. Я слышал о вас и от Анны Петровны, и от самого генерала. Я знал, что вы их друг. Я даже знаю… что вы сами любите Анну Петровну…
— Что же, она сама вам это сказывала?
— Да.
Травину было крайне неприятно, что Яхонтова так неосмотрительно делилась своими предположениями с совершенно посторонним ему человеком, спортивный пыл и интерес с него соскочил, известная доля странности пропала, и он уже спрашивал Стремина не как необыкновенного спутника, слитого с белою ночью, а как простого малознакомого, туповатого и не очень приятного офицера, к тому <же> соперника ему в любви, спрашивал с колкой иронией:
— Что же, когда г<оспо>жа Яхонтова сообщила эти сведения, она смеялась?
Но тот никакой иронии не понял, а отвечал просто и точно:
— Смеялась? Нет, она не смеялась. Наоборот, она плакала.
Павел Михайлович улыбнулся саркастически. Но офицер и на улыбку эту не обратил внимания. Он смотрел на солнце, которое вдруг распугало легкие облака, и ведро розово-золотой краски плеснуло на Биржу. Стремин медленно и довольно рассмеялся. Лицо его стало совсем ребяческим. Он лениво и с аппетитом, но без всякой скуки или презрительности, даже доверчиво заговорил:
— Как я люблю раннее утро! Я терпеть не могу белых ночей, но если бы я знал, что теперь не два часа ночи, а часов пять утра, я бы радовался, как ребенок. Все так свежо, так детски бодро и прекрасно. В сущности, если жизнь не представляет ряда сильных и прекрасных чувств и действий, то всего желанней бодрое, веселое детство. Впрочем, я и старость понимаю, я не понимаю только сложностей и болезненности, всякой таинственности и мистики…
Он опять посерел и даже как будто слегка сгорбился. Травин снова как-то позабыл, что перед ним соперник, и, может быть, счастливый. Посмотрев вместе с офицером на розовую Биржу и на мелкую рябь Невы, где розы дробились легко и воздушно, словно щипали розовую гагару и пух ее, иногда с кровью, скользил по осколкам воды, — он, пожалуй, для самого себя неожиданно проговорил:
— Анна Петровна вас очень любит, я могу вам дать честное слово. И потом, эта девушка способна на самые высокие страсти.
Лицо Стремина сразу сделалось скучающим и неприятным. Очевидно, он хотел что-то другое сказать, но вышло у него только:
— Это очень похоже на правду.
Пора было возвращаться, так как Павел Михайлович и так зашел слишком далеко от дому и вдруг вспомнил, что Ревекка, может быть, и в самом деле его ждет. Стремин потер лоб, будто что вспоминая, потом, вдруг рассмеявшись, воскликнул:
— Я тоже хорош. Вытащил вас из дому, чтобы сказать…
— Да вы мне и сказали…
— Да, я болтал много, но главного так и не передал.
— Скажите теперь.
— Меня именно просили вам передать…
Он опять остановился.
— Что же именно?
Стремин опять рассмеялся, делаясь всё более и более неприятным.
— Это замечательно. Мы оба передаем друг другу объяснения в любви. Вас тоже очень любит Ревекка Семеновна.
— Это она вас и просила сообщить мне об этом?
— Она сама, ведьма проклятая! Но это мы еще посмотрим! — закончил он вдруг угрожающим тоном и, отпустив палаш, который игрушечно загромыхал по тротуару, ушел не оборачиваясь, даже не простившись.