– Так же, всё равно, волки бы разорвали – ни им, ни мне.
– Им-то, конечно, ни к чему. А только, ведь, не твои же вещи. А, кроме обмундирования ничего такого не было? Ты уж правду говори…
Стёпка был обижен.
– Правду? А мне чего врать? Ну, конечно, раз и другое было. Ходил по тайге. Ни маковой росинки. Прихожу на какую-то заимку, не наша сибирская, иные люди, чёрт их знает Прошу хлеба.Пошёл, говорят, к чёртовой матери, много вас чалдонов, тут шатается, а хлеб, говорят, Советская власть жрёт, пусть подавится. Ну, сунули мне кусок хлеба всё-таки, а больше – ни-ни. Проваливай, говорят, откуда взялся. Ну, пошёл я, откуда взялся. Выхожу, вижу, свиньи пасутся, ну, я одного поросёнка того… Так разве ж это порядок? Прохожего человека по шее гнать? И, опять же, на мосту… К какому-то борову цепью привязали… Ну, там, конечно, спирт тоже был. Я, значит, его взял, так он всё равно с этой машиной утонул бы, никому никакой пользы.
– А тебе польза?
– Так вот вы же, отец Пётр, водку-то пьёте, а мне говорите, никакой пользы. А я, вот, лежу и смотрю. А разве же это тоже порядок? Ну, не пили бы вы, так и я молчал бы. А то, вот, лежишь и смотришь… Да ещё говорите, жулик.
Отец Пётр довольно неожиданно рассмеялся.
– Ох, все мы жулики перед Богом. Ну, семь бед – один ответ, пересаживайся к столу, водки дам. Авось не помрёшь.
– Мне-то чего помирать, – радостным тоном сказал Стёпка, проворно пересаживаясь за стол.
– Помирать чего? А уж такая у людей скверная привычка. Вот живёт, живёт человек, а потом взял и помер, а почему, никто не знает.
– Бог знает, – уверенно сказал Стёпка, накидывая себе на плечи одеяло. – Бог знает, что и к чему. А мне, зачем мне знать?
– Вот это, Стёпка, правильно, знать незачем и нечем.
– То есть, как это нечем?
– Нечем. Мозгов не хватает. Ну, вот тащи этот рыбий хвост, мяса лучше не ешь, сейчас я тебе стакан дам.
– Да я и сам возьму.
– Нет, ты уж сиди, – отец Пётр поднялся и достал глиняную кружку.
Стёпка с жадностью смотрел, как наполнялась эта кружка, и всё боялся, как бы отец Пётр не ограничился бы только половиной кружки. Но Стёпкины опасения оказались преувеличенными. Водка разлилась по всему телу горячей волной, и Стёпка от наслаждения даже глаза зажмурил, как кот на солнышке. Был краткий промежуток тяжёлой внутренней борьбы: сразу выпить всю кружку, так ещё неизвестно, даст ли отец Пётр другую. А недопить было и неприлично, и жалко. Стёпка нашёл разумный компромисс – выпил только половину. Не без сожаления поставив кружку обратно на стол, Стёпка вдруг сказал жалобным тоном:
– Мне бы домой!
– Куда это домой?
– Да на заимку, к Еремею Павловичу.
– Так почему же это домой?
– А куда ж мне больше? Люди очень уж душевные.
– Да и ты, Стёпка, – душевный парень, даром что жулик.
– Вы вот всё говорите: жулик да жулик, какой же я, спрашиваю, жулик?
– Вот и водку пьёшь, и в людей стреляешь, и чужие вещи присваиваешь, разве не жулик?
– Так мне что же делать, если прохожего человека в шею гонят? Ходишь неделями по тайге, ни маковой росинки… В горле пересохши…
– Ну, допивай, я тебе ещё маковой росинки долью…
– Вот, это спасибо, – растроганным тоном сказал Стёпка., – а что жулик, так, если все мы перед Богом – жулики, чем я лучше других?
– И это, Стёпка, правильно… А почему ты спросил, православный ли я?
– А, так, смотрю, Богу не молитесь, водку пьёте.
– Ну, водку пьют все, её же и монаси приемлют. А молитва, ты знаешь, что такое молитва?
– Ну, знаю, например, Отче Наш.
– Ну, а дальше как?
– Отче Наш, иже на небеси…
– А ещё дальше?
Но этим богословские познания Стёпки и ограничивались.
– Так, вот, ты даже и Отче Наш не знаешь. А знаешь, что такое умная молитва?
– Н-нет, разве бывают глупые?
– Бывают. А умная – это такая, какую человек в душе произносит, в уме… Так, вот, ты даже и Отче Наш не знаешь, а меня спрашиваешь!
– А кого ж мне больше спросить?
– Спросить, правда, некого. А в церкви ты давно был?
Это Стёпка припомнить точно не мог.
– Вот, пока большевики не пожгли церквей, бывал. А потом и церквей никаких не осталось. Под склады и сараи пустили, ну, не сволочи ли?
– Сволочи, – согласился отец Пётр. – Допивай, я тебе ещё маковую росинку налью. А потом пошли спать. Нужно нам с тобой, Стёпка, дальше эвакуироваться.
– Как это вы сказали?
– Эвакуироваться. Смываться. Драпать. Понял?
– Драпать, это я, конечно, понимаю. А почему?
– Они и сюда доберутся. И, вероятно, довольно скоро. Я уже коней заказал. Езжай, Стёпка, домой, на заимку, к Еремею Павловичу! А? – тон у отца Петра был весёлый и даже слегка возбуждённый.
– Вот это да! Хоть раз человеком пожить…
– Ас заимки, вероятно, придётся тебе драпать ещё дальше.
– Почему дальше?
– И туда, вероятно, доберутся. Китай уже почти захватили, а мы тут по дороге, да ещё и ты с Еремеем Павловичем, Светловым и прочими такими людьми. Думаешь, тебе твой мост там забудут?
– Вот, вся Россия кувырком пошла, даже и в тайге не спрячешься.
– Спрячемся. Я, впрочем, не в тайге…
– А вы куда?
– Ну, мой путь – далекий путь, ты о таких местах никогда и не слыхал…
Стёпка жалобно обвёл глазами пещеру отца Петра.
– А жалко бросать всё это, здорово у вас устроено.
– Вся Россия была устроена, а теперь что?
Стёпка вздохнул и покосился на бутылку.
– Сейчас, – сказал отец Пётр странно сумрачным тоном, – весь мир придет в расстройство. Не только Россия. Так, вроде Страшного Суда всем людям на земле, справятся или не справятся?
– Ну, все люди, они-то справятся.
– Неизвестно, – отрезал отец Пётр, – в России, вот, не справились.
Стёпка ещё раз покосился на бутылку.
– Ну, Бог с тобой, выпьем ещё по одной и спать. Завтра начнём укладываться. Дня через три человек с конями придёт, погрузимся и айда!
Стёпка медленно, в рассрочку, выпил свой стакан и недоумённо сказал:
– Вот вы, отец Пётр, говорите, что жулик я. А я так понимаю, что это вы жулик…
Отец Пётр поднял на Стёпку весёло-изумлённый взгляд.
– А это почему?
– А кто ж вас знает? То ли вы – поп, то ли не поп, то ли вы -шаман, разве разберёшь?
– А зачем тебе разбирать?
Стёпка ощущал обычный в таких случаях прилив говорливости.
– Ну, скажем, я. Я – человек простой. В тайге родился и, даст Бог, в тайге и помру. А вы, непонятно, кто вы такой. Ну, скажем, Валерий Михайлович – человек, конечно, образованный, его видно. А тут я смотрел, смотрел…
– …и ничего не увидел?
– Как есть, ничего.
– И нечего тебе, Стёпка, видеть – не твоего это ума дело. Потом, может быть, что-нибудь и увидишь. А пока пошли спать.
Стёпку распирало изнутри от невысказанных слов, но отца Петра он, всё-таки, побаивался. Если просто жулик, то ещё ничего. А если, и в самом, деле колдун?
Отец Пётр поднялся из-за стола.
– Я, Стёпка, – не жулик и не колдун. Вижу, что ты меня колдуном считаешь…
– А как же иначе? Вот вы и то напророчили, и то напророчили, и всё, как есть, правильно. Если бы ещё Богу молились… А то и этого нет. Стало быть, колдун и больше ничего.
Отец Пётр рассмеялся не без некоторой горечи.
– Видишь ли, Стёпка, жизнь человеческая устроена очень плохо. Вот я и ищу, как бы её устроить лучше.
О том, что человеческая жизнь устроена плохо, Стёпке ни разу и в голову не приходило. Всё устроено, как полагается: тайга, небо, зверь, птица, рыба. А что человек помирает, так не век же ему жить? Нет, всё было в порядке. Правда, бывают и сволочи, так где же их нет? Вот, этот самый пограничник, ну, разве, не сволочь? Стёпкины мысли вернулись к приключению перед перевалом.
– Конечно, вот, например, там перед перевалом…
Но отец Пётр не дал ему закончить:
– Я тебя, Стёпка, знаю, выпьешь и будешь болтать, как старая баба, пошли спать.
ОПЯТЬ ОКУРКИ
Утром у отца Петра вид был сумрачно-деловитый. Он лазил по каким-то закоулкам пещеры, вытаскивал оттуда какие-то свёртки, мешки, ящики и складывал всё это на полу. Печка уже весело трещала, когда Стёпка продрал свои глаза, в окно пробивалось бодрое осеннее утро. На печке кипел чайник, на столе уже стояла всякая снедь.