– Ну, вставай, Стёпка, нам эти вещи надо перенести версты, тут, за две. Пей чай и пошевеливайся.
Стёпка начал пошевеливаться. После чаю отец Пётр нагрузил два мешка, потяжелее для себя и полегче для Стёпки: “Ты ещё не совсем поправился, так ты вот этот мешок возьми…”
– А может на Лыску нагрузить?
– Нет, конь там не пройдёт.
Конь, действительно, не прошёл бы. Отец Пётр, сопровождаемый задыхавшимся Стёпкой, нырнул в какое-то ущелье, потом полез куда-то наверх и, наконец, очутился перед какой-то скважиной в откосе, которую можно было бы назвать пещерой. Это была узкая длинная дыра в горе, и в эту дыру отец Пётр сложил свои мешки. В течение двух дней эта операция была проделана несколько раз, и Стёпка только удивлялся, откуда у отца Петра набралось столько скарбу. Четыре мешка были приготовлены, как вьюки. Пещера опустела, стала какой-то скучной и голой. Ещё оставались постели, стол, еда и водка. Но водки Стёпке отец Пётр больше не давал, да и сам не пил. А водки было много. “Пропадет ни к чему,” – думал Стёпка. И в момент отсутствия отца Петра после недолгой и не очень упорной внутренней борьбы налил из бутылки целую фляжку, и фляжку запрятал в свой спинной мешок: “Всё равно пропадать ей, никому никакой пользы”.
На рассвете почти морозного осеннего дня у пещеры появился маленький невзрачный сойот с четырьмя конями. Отец Пётр разговаривал с ним на сойотском языке, в котором Стёпка понимал не больше двух-трёх слов. Мешки были навьючены. Отец Пётр как-то преобразился. Свой наперстный крест он куда то спрятал, за плечами висела винтовка, вид у отца Петра был банально-таёжный. В седельную сумку он запихал призматическую подзорную трубу, которая вызвала в Стёпке некоторое недоумение.
– А что это за штуковина?
– По дороге покажу. Айда.
Очутившись снова в тайге, верхом на том же Лыске, Стёпка почувствовал прилив новых сил. И даже заимка, которая раньше принадлежала воображаемому куму и в которой теперь жил реальный Еремей Павлович, не казалась ему так уже привлекательной. Нет, хорошо всё-таки в тайге… Правда, зимой… Но до зимы было, или казалось, далеко, а в столь отдалённое будущее Стёпка не имел привычки заглядывать.
По тропочке, которая вилась по берегу горного ручейка, путники опустились на ту тропу, от которой ещё так недавно компания Еремея Павловича поднялась к пещере. Тропа была малоезжей, местами пропадала на каменных осыпях. Сойот ехал впереди, отец Пётр молчал, а Стёпка просто наслаждался осенью, тайгой, небом, горами и всем прочим. Верстах в пяти от поворота на тропу, ехавший впереди сойот вдруг остановился и что-то сказал отцу Петру, в тоне его было некоторое беспокойство.
– Что тут такое? – спросил Стёпка.
– Тут люди ходи, – сказал сойот, – три люди. Смотри.
Стёпка спрыгнул с седла. На лужице, пересекавшей тропу, были, действительно, человеческие следы. Спешился и отец Пётр.
– Смотри ещё раз, – сказал сойот, – три люди.
– Это правильно, – сказал Стёпка, – Два китайца, один русский, два без каблуков, один в сапогах. Правильно. Ну и чёрт с ними.
Отец Пётр задумчиво стоял над лужицей. Вода была покрыта тонкой плёнкой льда, и подо льдом были человеческие следы, по всей вероятности, вчерашние.
Отец Пётр почему-то посмотрел назад, на горы.
– Дело в том, дорогой ты мой Стёпка, что через перевалы сейчас уже, пожалуй, и не пройти. Как эти люди сюда попали? И кто они?
Стёпку тоже охватило какое-то беспокойство.
– Это, действительно, нужно посмотреть.
Стёпка наклонился над лужицей, потом вернулся на несколько десятков шагов назад, потом прошёл вперёд и, вернувшись к отцу Петру, уверенным тоном доложил:
– Так и есть, два китайца, один русский. Один китаец – здоровый мужик, следы глубокие, шаги широкие, груз, надо полагать, большой несёт. Другой – так себе, плюгавый. Русский – чёрт его знает. Должно быть, старый и городской. Ходит не по-нашему, носки врозь. Поедем следом, дальше видно будет.
– Когда, по-твоему, они прошли здесь?
– Вчера вечером, – уверенно сказал Стёпка. – Лёд под следами. Если бы позавчера, следы бы размыло. Вчера вечером, никак не иначе. Значит, скоро наедем на ихний вчерашний привал. Тут по этим следам больше ничего не разобрать.
Сойот был, по-видимому, вполне согласен со Стёпкиными выводами.
– Три люди, – ещё раз подтвердил он. – Два китайский люди, один русский люди. Русский люди – слабый люди. Старый люди.
Отец Пётр ещё раз посмотрел на горы.
– Еремей Павлович говорил мне, что через перевал больше пройти нельзя, что ваш караван прошёл последним. Да после перевала ещё и пурга была?
– И ещё какая, страсть!
– Та-ак. Значит, пришли люди неизвестно откуда и идут неизвестно куда. Пойдём день по следам. Через день тропа расходится, одна идёт дальше через заимку Еремея Павловича, по ней редко кто ходит, другая сворачивает направо, на Китай. Посмотрим. Может, люди прямо на Китай идут. Через перевалы можно сейчас пройти? – спросил отец Пётр сойота.
Сойот отрицательно замотал головой:
– Птица лети, люди никак не ходи. Русский люди слабый, никак не ходи. – Он попытался что-то ещё объяснить по-русски, но запас его русских слов оказался исчерпанным. – Никак не ходи, – ещё раз подтвердил он.
Отец Пётр сказал ему несколько слов по-сойотски. Сойот взял свою берданку, быстрыми шагами прошёл вперёд и исчез за поворотом тропы.
– Ну, а теперь мы за ним, – сказал отец Пётр, минут через пять. – Только пешком. И смотреть в оба.
Ещё верстах в двух-трёх на тропе стоял сойот и ждал отца Петра со Стёпкой. Когда те подошли, сойот молча показал на остатки ночлега. Валялись на земле срубленные ветки елей, чернело кострище. Стёпка сейчас же пощупал рукой золу и головешки.
– Совсем недавно прошли, земля под кострищем ещё тёплая.
– Русский люди – больной люди, -сказал сойот.
– Это действительно, – подтвердил Стёпка, – ишь какую ему кровать устроили…
Под густой елью лежала целая куча срубленных еловых лап, и с трёх сторон она была утыкана другими лапами.
– Прямо как в гостинице, – сказал Стёпка, – барином можно спать.
Отец Пётр внимательно осматривал место ночлега. Стёпка, нагнувшись, исследовал глазами каждый клочок.
– Русский без винтовки, – сказал он, – у китайцев по винтовке. А китаец один действительно здоров, как бык, гляньте, как он эту ёлку рубанул… А это что? – Стёпка поднял с земли около “кровати” какой-то тёмно-коричневый кусочек. – Табаком пахнет, а что это невдомёк.
Темно-коричневый кусочек оказался окурком сигары. Отец Пётр осмотрел его, понюхал, размял в пальцах и снова понюхал.
– А сигара хорошая!
– Что это сигара?
– А так, вроде самокрутки. Только подороже.
Вид у отца Петра стал совсем задумчивым.
– Ну, давайте осмотрим все по-настоящему, может быть, и ещё кое-что найдётся. А эта сигара плохо пахнет.
– Что, табак плохой?
– Не в табаке дело… Как мог попасть сюда человек, который имеет возможность курить такие сигары?
– Из начальства, значит, что ли?
– Да, Стёпка, из начальства. И даже из большого начальства.
– Так чего же ему тут, в тайге, надо?
– А вот в том-то и вопрос. А ответа на этот вопрос пока нет никакого.
– Хм, – сказал Стёпка, надо ещё посмотреть.
Стёпка медленными шагами обошёл всю стоянку, тщательно всматриваясь в каждый её квадратный сантиметр. Потом нагнулся над осиротевшим ложем таинственного русского, курившего в тайге сигару. Потом стал на колени перед этим ложем и начал снимать с него ветку за веткой. Всё это заняло около получаса. Отец Пётр сидел в это время на земле, обхватив руками поджатые к груди колени, и о чём-то глубоко задумавшись. Закончив свой осмотр, Стёпка подошёл к отцу Петру.
– Дело тут тёмное, отец Пётр. Этот русский всю ночь курил, видите, сколько окурков. – На Стёпкиной ладони белело около дюжины до половины докуренных папирос.
– Покажи сюда, – сказал отец Пётр. – Хорошие папиросы, дорогие, и докурены только до половины, к широкой жизни привык человек.