Генерал Буланин судорожно схватил портсигар, как будто кто-то пытался отнять его обратно. И как он ни был возбужден и утомлен, его намётанный глаз заметил, что из глубины рукава отца Петра выглядывает какое-то воронёное дуло. Но сейчас генералу Буланину было не до дула.
– Слава Богу, – ещё раз прохрипел он и, почти шатаясь, опустился на какую-то кочку. Видно было, что он дошёл до предельного изнеможения – и физического, и нервного. Он открыл портсигар и достал папиросу. Потом, спохватившись, протянул её отцу Петру:
– Не закурите ли?
– Благодарствую, сан не допускает.
Генерал Буланин дрожащими руками достал зажигалку. Зажигалка давала осечку за осечкой. Наконец, папироса была зажжена. Генерал Буланин сразу затянулся почти половиной папиросы и выпустил из себя целый клуб дыма, дипломатически спросил:
– А вы, чьих вы будете?
Вопрос был средактирован по-сибирски. Но он противоречил всем правилам тайги, где не принято спрашивать никого и ни о чем. Отец Пётр скромно потупил глаза.
– Священнослужитель…
– Гм, – сказал генерал Буланин, выпуская новый клуб дыма, – что ж это вы оружием обвешены, как черкес.
– Это, – сказал отец Пётр, кладя правую руку на свой наперсный крест, – это, чтобы дух защищать. А это, – отец Пётр переложил руку на кобуру пистолета, – а это для плоти. Времена тёмные. Вот даже и на крест мой наперсный позариться могут, а он просто медный… А позволительно ли спросить, вы куда путь держите?
– Туда, – генерал Буланин и ткнул рукой в тайгу.
– Направление неопределённое, – сказал отец Пётр, – спрашиваю же я не от любопытства праздного, а поелику идём мы по одной тропе, и как сказано в писании…
Тут отец Пётр запнулся. Запаса его библейских цитат вполне хватало для Еремея Павловича, но старый царский генерал мог знать Библию значительно лучше отца Петра, не трудно было и провраться. Поэтому отец Пётр решил Писанием не щеголять…
– Впрочем, кто сейчас споспешествует о Писании, – грустно закончил он.
– Н-да, – сказал генерал Буланин, – споспешествуют мало.
Выкурив в три глотка почти всю папиросу, генерал Буланин слегка осмотрелся кругом. Первое, что ему бросилось в глаза, были три осёдланных коня на двух всадников. Ни один из трёх коней не был осёдлан в запас, для какого-то будущего седока, кавалерийский глаз генерала Буланина установил это с полной бесспорностью Было, кроме того, ещё три коня под вьюками. На таинственном священнослужителе, кроме какого-то револьвера в рукаве и пистолета в кобуре, была за спиной ещё и автоматическая винтовка. Вид у священнослужителя был не то, чтобы жуликоватый, а какой-то неубедительный. По последней своей практике генерал Буланин знал, что НКВД пользуется для своих целей личинами не только священников, но и епископов, правда, личины эти разрабатываются до истинно художественного совершенства. Здесь никакого совершенства не было. Винтовка, даже и автоматическая, была вполне объяснима, но револьвер в рукаве разрушал весь ансамбль. Кроме того, где мог быть третий всадник? Не сидел ли он где-то за кустами, вот с такой же автоматической винтовкой? Тогда оба китайца генерала Буланина не стоили бы ни одной копейки. Но оглядываться на кусты генерал Буланин считал не дипломатичным. К удивлению отца Петра он вытащил откуда-то из внутреннего кармана своего рваного бушлата пенсне в золотой оправе и надел его на нос. Пенсне было на шнурке, которого отец Пётр раньше как-то не заметил. Надев пенсне, генерал Буланин посмотрел на отца Петра повнимательнее. Отец Пётр сидел, елейно вздыхая, и вид у него был смиренно-мудрый. “Конечно, агент НКВД,” – решил генерал Буланин. Было довольно очевидно, что вот этого дядю кто-то вроде Медведева или Бермана послал вслед за ним. И, вероятно, не одного его.
Ничего необыкновенного в этом, впрочем, не было, обычная система перекрещивающейся слежки. Систему генерал Буланин понимал очень ясно. Но и до сих пор не мог понять, как именно она реализуется технически. Так, в свое время, французский астроном Камилл Фламмарион был вынужден согласиться с волновой теорией света, но признавался, что он всё-таки никак не может понять, как это световые волны, исходящие из сотен тысяч звёзд, не перепутываются по дороге к Земле. Генерал Буланин точно так же не мог понять, как вся эта чудовищная система слежки не перепутывается до полного паралича. Он, Буланин, следит за Медведевым и Берманом. Медведев и Берман – за ним, Берман за Медведевым, и Медведев за Берманом. И кто-то ещё за всеми ними тремя. Как это всё не перепутается? Здесь была какая-то чисто техническая тайна, которой генерал Буланин так до сих пор разгадать и не мог. Однако, в данном случае, всё это могло иметь катастрофические последствия.
Мысль о новом побеге заграницу мелькала в голове генерала Буланина уже не один раз. Мысль была очень неприятной, ещё более неприятной, чем в своё время была мысль о переходе к Советам. В этой последней мысли было какое-то щегольство патриотизмом. Он-де, генерал от кавалерии Буланин, такой-то и такой-то, Рюрикович, почти знаменитость, приносит в жертву всё свое прошлое всему будущему своей Родины. Плоха ли она, хороша ли она, права ли она, или не права – всё-таки Родина. Здесь, конечно, было нечто вроде вызова всей остальной эмиграции. И в этом вызове была своя гордость. Но с чем явиться в эмиграцию обратно? Покаяться в том, что на старости лет он, генерал от кавалерии Н. А. Буланин, оказался просто-напросто глупцом? Или, что было бы ещё хуже, вызвать подозрения в том, что переход на советскую сторону оказался недостаточно высоко оплаченным?
Конечно, на русской эмиграции свет не клином сошёлся. Его платиновый портсигар и ещё кое-какие безделушки дадут ему года два передышки. За это время можно будет написать сенсационную книгу. А там? Там видно будет.
В Москве, в Неёлове, и в других таких местах, эти мысли мелькали какой-то абстракцией. И только попав в тайгу, генерал Буланин в первый раз за много времени почувствовал, так сказать, отсутствие атмосферного давления. Правда, и тут были два этих китайца с их разбойничьими рожами, но у генерала Буланина был пистолет, и отделаться от обоих в любой момент не представляло никакой трудности. Трудность заключалась в том, что же он, генерал Буланин, стал бы делать в тайге без этих китайцев? Карта района у него была, даже ещё и “воздушной съёмки”. Но сил уже не было. Без всякого груза на спине генерал Буланин уставал через пять-десять вёрст ходьбы – годы уж не те. Да и городская жизнь сказывалась. Во всяком случае, вольный воздух тайги и гор, отсутствие решёток, ощущение свободы, хотя и ограниченной наличием этих двух китайцев, но всё-таки свободы – всё это настраивало генерала Буланина на некоторые размышления. Эти размышления не были весёлыми: он попал в ловушку, в капкан. И попал по собственному просчёту.
Просчёт был почти катастрофическим. Он стоил жизни многим людям, которые ещё тогда, в эмиграции, доверились генералу Буланину и которых он посылал в СССР. Да, конечно, всякий командир всякой воинской части оплачивает свои расчёты или просчёты человеческими жизнями, на то и война. И никогда нельзя сказать, какой из ряда вариантов расчёта обошёлся бы дешевле и какой – дороже. На войне, как на войне. Да, конечно, у генерала Буланина был и материальный расчёт, но ведь и у всякого командира есть тоже расчёт на повышение, так что это, более или менее, одинаково. Но были вещи, при воспоминании о которых в генерале Буланине говорила не то, чтобы совесть, а какие-то остатки его военного воспитания. Были преданы кое-какие товарищи, боевые товарищи. Правда, в те время генерал Буланин запутался так, что иного выхода у него не было, но эти воспоминания были, как наболевший зуб, которого лучше не трогать. При некотором усилии возможно, конечно, и не трогать, вопрос только в том, что, если тронут другие?
О своем положении в СССР генерал Буланин не имел уже никаких иллюзий: ни пава, ни ворона. Его как-то утилизируют, до какого-то, ему ещё неизвестного пункта, и потом выбросят на свалку, выбросят с той беспощадностью, с какой “они” выбрасывают даже и самых старых и “проверенных” работников партии. И, кроме всего того, если режим погибнет в результате войны или восстания, то уж его, генерала Буланина повесят, во всяком случае, тушинский перелёт 4 ему-то уж не простят.