Сестренка тотчас кинулась в переднюю.
— И правда, нету сандалий, — возвратилась она и живо спросила: — Совсем-совсем утонули? А как они утонули?
— Вот именно, — присоединился Аркадий Федорович.
Пришлось рассказывать. Однако о главном Костя ни словом не обмолвился. Сандалии, в общем, ерунда. Не новые. Чего уж так ругать-то за них? Да и не хотел же топить. Так получилось. А школа…
Выслушав хотя и сбивчивый, но все же довольно забавный рассказ о кожаных утопленниках, Аркадий Федорович сокрушенно покрутил головой и, помолчав, как-то непонятно, странно спросил:
— Ну, а дальше?
— Что дальше? — Поднять глаза Костя не посмел. — Все.
— Все? — с нажимом переспросил отец.
Костя собирался в третий раз пожать плечами, но в носу у него вдруг защипало, дыхание перехватило, и он с радостью подумал, что снова начнет чихать. Хорошо бы! Мама сразу забеспокоится, тут и разговору конец. Костя и рот уже открыл, а чих… куда-то пропал. Наверно, Костина радость спугнула его.
— Сам доскажешь? — напомнил отец. — Или помочь?
Вот ведь пристал! И на что это намекает?
— Значит, не хватает смелости?.. Ладно, помогу. Вода, говоришь, в реке немного прогрелась… Так в котором часу Гринька за сандалией нырял? И когда с ботинками, из дома вернулся?
«Догадался», — холодея, подумал Костя.
— Неужели и в школе не был? — Вместо ямочек на щеках у матери появились красные пятна…
А как хорошо начался этот вечер!
Сестренка вздохнула:
— Так хотела потанцевать.
Мама сняла красивые туфли.
Отец вынул из магнитофона кассету с музыкальными записями.
Костя, не поднимая головы, сидел за столом…
Было далеко за полночь, а в комнате, где рядом стояли кровати родителей, все слышались приглушенные голоса.
— Аркаша, я боюсь за него. Это страшно: смотрит чистыми, правдивыми глазами и лжет.
— Не паникуй. По-моему, ты сильно преувеличиваешь. Совесть у него не потеряна.
— Ты так спокоен…
— Это я-то спокоен?!
— Влияние отца на сына огромно. Дочь, та, действительно, ближе к матери…
— Не спорю… Ох-ох! Руки не доходят. За план спрашивают, за качество спрашивают, за рентабельность, ассортимент — спрашивают, за общественную работу — тоже непременно отчитайся. А вот за сына — нет спроса.
— Не скажи. Беда случится…
— Ясно. Потом-то спросят. И крепко… Ладно, будем думать. Я, пожалуй, еще к матери Гриньки наведаюсь. Парнишка-то без отца. Бабушку только что похоронили… А видишь, с сердцем — ботинки принес. В ледяную воду сиганул. Это, знаешь, характер…
— Обожди, Аркаша… Слышишь, кашляет? Не заболел бы. Утром не забыть — еще аспирину дать…
Рядовой-отдыхающий
Какой-то микроб все-таки сделал свое коварное дело. Воспользовался тем, что Костя простыл в реке, ослаб, он, этот микробный агрессор, собрал под вражеские знамена такую армию своих невидимых сообщников, что Косте пришлось совсем-совсем туго.
Случалось, Костя заболевал и раньше — то на коньках перекатается, то без меры налопается мороженого, а однажды на стадионе промок до нитки, — но полежит день-другой, поглотает микстуры, чая с малиной выпьет, пропотеет — тем неприятности и кончались.
А в этот раз больше недели провалялся. И что уж совсем обидно — в майские праздники. Люди на демонстрацию идут, оркестры гремят, плещут на ветру флаги, рвутся из рук малышей тысячи надувных шаров, над всем этим буйством красок и радости — золотое и жаркое солнце, а Костя… лежит с температурой. Кашляет. В ногах слабость. Только и смог, что у окошка минутки две постоял, чужой радости позавидовал.
Врач два раза приезжала. Молодая, лицом вроде симпатичная, и голос ласковый, но Костя уже готов был возненавидеть ее. Издевалась, как хотела. Дыши… Не дыши… Глубже… Еще глубже… Покажи язык… Ляг на живот… Теперь ляг на спину… А еще отворачивала веки и смотрела в глаза, щупала под ушами. А по несчастной грудной клетке его, бокам и спине колотила пальцами так долго, будто какой-то марш разучивала.
А потом она начинала пугать маму. Что эта мучительница говорила ей, Костя не знал (в другой комнате секретничали), но он видел: глаза у мамы становились тревожными и суетливыми. И отец был в тревоге. Приходя с работы, подолгу стоял у его кровати, слушал, как дышит Костя. И если тот открывал глаза, поспешно произносил: «Спи, спи…»
Леночка по комнатам ходила на цыпочках и говорила только шепотом.
Лишь на пятый день Косте полегчало. Он уже не проваливался в топкое, как болото, бредовое забытье, когда непонятно мешаются явь и небыль. Попросил есть.