И по этой причине ему, как одному из лучших старших вальцовщиков (за что и орденом отмечен и медалью), было сейчас обидно, что по вине каких-то нерадивых людей доменного или конверторного цехов стальной лист, прокатанный им и его товарищами, из которого на волжском заводе должны были сварить трубы для газовой магистрали Севера, переведен в низший сорт, и, значит, будет пущен тот лист уже на другие не столь важные и первостепенные нужды. А это убытки. И совсем не малые. Но самое главное: строители международной трассы не получат вовремя дефицитных труб.
Давно замечено: неприятности, как правило, не приходят в одиночку. Воистину трудный выдался день. В третьем часу из конторки мастеров выбежала учетчица Шурочка — хрупкое существо с большими наивными глазами — и подала Киселеву листок:
— Возьмите. Просили позвонить.
— Что это? — удивился Аркадий Федорович.
— Из школы, — сказала Шурочка с таким видом, точно старшему вальцовщику должны были непременно звонить оттуда.
— Из какой школы?
— Ну, есть же у вас дети?
— Ах да… Простите.
Девушка покривила уголки подкрашенных морковных губ, словно осуждая его за то, что он мог забыть о собственных детях.
«Действительно глупо, — подумал Аркадий Федорович. — Однако почему из школы? И прямо сюда позвонили, на работу. Что-то случилось?..»
Крайне встревоженный, Киселев передал пульт управления подчиненному и через несколько минут уже набирал номер телефона, написанный Шурочкой на листке.
— Киселев звонит. Тут меня вызывали…
— Да, Аркадий Федорович, это я просила позвонить, завуч, Лариса Васильевна.
— Что-то случилось, Лариса Васильевна?
— Мне бы хотелось увидеть вас. Сегодня не сможете?
— А… нельзя отложить? — подумав о совещании у главного технолога, спросил Киселев и тут же почувствовал, что краска заливает его лицо. И Шурочка, как нарочно, не спускает с него своих огромных наивных глаз. — Впрочем, Лариса Васильевна, в половине шестого буду у вас. Это не поздно?
— Прекрасно!
Положив трубку, Аркадий Федорович вытер вспотевшее лицо и только собирался поблагодарить хозяйку телефона, как в дверях показался начальник смены, по-прежнему мрачный, будто туча перед дождем.
— Не забудь: в семнадцать у главного совещание.
— Нил Палыч… — Киселев шумно вздохнул. — Не смогу я в семнадцать.
— Что значит — не смогу?
— В школу вызывают. Не иначе: что-то натворил мой отпрыск.
— В другой раз сходишь.
— Слово дал. — Киселев развел руками.
— Аркадий Федорович, — возвысил голос Пронин, — здесь же важный вопрос решается. Только что забраковано два рулона стального листа. Семьдесят тонн.
— Нил Палыч, — жестко произнес Киселев, — здесь — сталь, там — человек. Кстати, мой собственный сын. И, как знать, может быть, мои отцовские обязанности сейчас важнее всех остальных. А что касается совещания, то сами знаете, мое присутствие там необязательно. Брак начинается в нижних звеньях. Там надо навести порядок… Так что, извините, не смогу. В школе должен быть.
И Киселев вышел. Наверно, это было не совсем прилично с его стороны — выйти, не пожелав выслушать последнего слова начальства. Но иначе он не мог.
У Ларисы Васильевны
По дороге в школу Аркадий Федорович всякое передумал. Вызывать его из-за плохих, оценок сына вряд ли стали бы. Тем более так срочно. Да и кое-что в последнюю неделю Костя уже исправил. Нет, тут другое. Курит? Не похоже. Подрался? С кем не бывает. И драка драке — рознь. А несправедливо сын обижать не станет. Не водилось за ним такого… Что же тогда? Может быть, вчера что-то произошло? Да, вернулся вчера Костя позже обычного. И чем-то встревожен был. Определенно был встревожен. «Я же видел, — укорял себя сейчас Аркадий Федорович, — чувствовал: что-то у него произошло. А вот на тебе! Не расспросил. Статьей, в журнале увлекся, третью серию по телевизору крутили… Вот так, — горько подумал Киселев, — и бежит день за днем. Сын — сам по себе, у меня свои заботы… Как же так получилось?»
На порог школы Аркадий Федорович ступил, готовый к самому худшему. Берет с головы стащил, неловко мял в руках. Как провинившийся школьник, стоял длинные секунды перед дверью с синей табличкой «Завуч» — робел войти. Набрал в грудь воздуха, постучал. И тотчас устыдился своего страха, не ожидая разрешения, толкнул дверь.