Все, что касалось Гриньки Швырева, в последние дни стало как-то особенно остро и возбуждающе интересовать Аркадия Федоровича. Он рассмотрел и диван, наспех прикрытый байковым одеялом. Там спал Гринька. У изголовья, на стене, приколота цветная журнальная иллюстрация — момент жаркой схватки хоккейных команд СССР — Канада.
«Правильно все, — отметил про себя гость. — Хоккейные кумиры пленили сердца сегодняшних мальчишек. И ракеты, коллекция пистолетов — все, как и полагается в мальчишеском возрасте. Может быть, не так уж, Лариса Васильевна, он и труден, этот навязший у всех в зубах Гринька?» — Аркадий Федорович словно бы продолжал мысленный разговор с завучем. Хотя — стоп. Не рано ли спешить с выводами? Там же, в изголовье, между подушкой и диванной спинкой, Киселев приметил сильно потрепанную колоду карт. Снова карты! Он вспомнил рассказ Леночки о неожиданно появившихся и так же таинственно исчезнувших новых картах. Но это явно не те. Много недель надо трепать карты — я то не станут старее этих. И еще Аркадий Федорович увидел на столе трехцветную ручку. Точно такая же, как у Кости. Не его ли? Но почему она тогда здесь?..
«Вот и получается, — сказал он себе, — живет сын своей какой-то жизнью. Какой — не знаю. Решает свои нелегкие мальчишеские проблемы. Какие — не знаю. Общается со двоими друзьями. Я их тоже не знаю… — Аркадий Федорович вздохнул, посмотрел на дверь. — Долго, однако, что-то Гринькина родительница не появляется. Видно, запоздалый туалет наводит…»
Он не ошибся. Вскоре в дверях появилась Валентина Петровна. Зеленоглазая, умытая, окончательно проснувшаяся, в зеленом нарядном платье. Улыбнулась гостю и скрылась за раздвижной ширмой, отгородившей часть комнаты. Только минуту и не было ее. И опять из-за ширмы вышла уже другая женщина — не с волосами цвета меди, а чернокудрая, и ростом совсем не та. На ногах ее были надеты туфли на такой высокой платформе, что сложить все Гринькины учебники вместе — как раз будет.
— Здравствуйте вам! — сказала она. — Давайте знакомиться. Валентина.
Киселев, немало пораженный переменой в облике хозяйки, почтительно приподнялся над столом.
— Аркадий… Аркадий Федорович.
— Федорович! — Валентина изумленно округлила зеленые глаза. — У меня муж — Федорович. Дмитрий Федорович. Муж… Был то есть. Десятый год не живем… — Она запечалилась. Потом белой рукой обвела в воздухе широкий полукруг. — Теперь здесь — одна. С сыном то есть… Хотите чаю?
Возможно, и надо, было посидеть, выпить чаю, а Киселев постеснялся.
— Спасибо. Уже пил. Встал рано.
— А я, грешница, до чего ж поспать люблю! — с удовольствием сказала Валентина. — Мне рано вставать — кож острый. Маменька, бывало, и водой на лицо мне брызгать, и одеяло стаскивать. Я сплю-ю! Ничего не надо… Тогда семечками угощайтесь. — Валентина сходила на кухню и поставила перед гостем тарелку семечек, горкой насыпанных до самых краев.
— Щелкаем с Гринькой, щелкаем — еще полмешка осталось.
Разламывая в пальцах хрусткую скорлупу, Аркадий Федорович выслушал рассказ о том, когда, где и зачем был приобретен мешок тыквенных семечек.
— Федорович, а если наливочкой вас угощу? — видя, что семечки не доставляют гостю большого удовольствия, совсем по-свойски предложила Валентина.
И от наливки Киселев отказался. А радушная хозяйка уже и графин из буфета достала, и рюмки.
Раз гость отказался — она и себе не налила. Замолчала, сидела грустная.
— Ваш Гриня и мой сын в одной школе учатся, — сказал Аркадий Федорович. — Тоже в шестом классе.
Валентина подержала в пальцах пустую рюмку, тихонько поставила на место. Взглянула в голубое окно.
— Туча вечером нашла. Черная такая, дождь, думала, пойдет. А теперь рассинилось.
Киселев обождал немного и заговорил о своем:
— В футбол сейчас играют. На площадке, за домом. Я постоял, посмотрел. Сильный у вас Гриня. Ловкий. И ростом удался.
— Было, слава богу, в кого! — Валентина оживилась. — Дмитрий-то, муж, если не соврать, еще и подюжей вас был. Картошку, помню, копали у мамы. Поднял мешок, а пиджак на спине так по шву и разошелся. В отца Гриня. Да ведь и я, — с беззаботной веселостью оглядела себя Валентина, — на ветру не гнусь. Подружки уж смеются: «Валюшка, через день ешь — талию загубишь!» А я не слушаю. Еще раз грешница — люблю-ю поесть… Может, налью все-таки рюмочку?
Киселев взял ребристый графин с вишневой наливкой, посмотрел на свет.
— Играет. Собственное производство?
— Дело нехитрое. Ягоды из варенья. А попробуйте на вкус. Высший сорт наливка!