— Ты слышишь?! Он к морю поедет! На отдых! Звезда Голливуда!
— А ну вас! — махнул рукой Вавилон. — Я пошел.
— Волик, а как же обед? Сметаны к борщу принесла…
— Не хочу!
— Пусть идет, — безуспешно одергивая перекошенную пижаму, жестко сказал Василий Федотович. — Обед, кстати, тоже заработать нужно…
Лишь на одно плечо натянув куртку, Вавилон хлопнул дверью.
Куртку можно было бы и на вешалке оставить. В город пришло лето. Настоящее, зеленое, со множеством желтых одуванчиков на газонах и бабочками-капустницами, ошалело метавшимися в солнечном воздухе. Что ж, пора. Весне жить по календарю оставалось ровно неделю.
Вместо того чтобы натянуть куртку на другое плечо, Вавилон и вовсе снял ее. Подержал в руке, замахнулся на бабочку, вылетевшую из-за куста, и перекинул куртку за спину. Была секунда — хотел вернуться, отнести куртку домой, но тотчас вспомнил красное, налитое злобой лицо отчима. Зачем мать живет с ним? Какая ей радость? Сплошная нервотрепка, скандалы из-за всякой ерунды. Разве они любят друг друга — ненавидят… Нет, если бы он женился (Вавилон сразу подумал о Наташе), у них было бы все по-другому. Что делить, зачем ругаться и бить тарелки? Глупость несусветная! А как бы у них было с Наташей? Вавилон шагал по залитому солнцем тротуару и улыбался. Красиво было бы. Он бы носил Наташу на руках. Ну, на улице, ясное дело, это неудобно, а дома — носил бы. Вот входят они в дверь, он берет ее на руки и несет в комнату, а оттуда — в кухню или ванную. А Наташа обнимала бы его за шею и целовала. Так бы они и жили.
«А ведь она права, — вдруг отчетливо подумал Вавилон, — не получится у нее такой жизни с Романом. Даже смешно, чтобы Роман, этот ленивый, полусонный, ничего не умеющий, кроме того, как дуть в свою трубу, красавчик, больше всего влюбленный в самого себя, взял бы Наташу на руки и стал бы носить по комнатам. Нет, не дождется того».
И Вавилону стало горько и обидно. За Наташу обидно. Он свернул за угол и тотчас увидел перед собой свою собственную тень, до странности укороченную и нелепую.
«Дождется не дождется — это уже не твое дело, — разглядывая уродливую тень, подумал Вавилон о себе как о постороннем. — Твое дело — сторона. Романа она любит. За него и выходит замуж. А ты, дурачок, будь доволен, если на свадьбу позовут».
К черту! К черту! Какая еще свадьба! Нет, лучше не думать об этом, не видеть. А может, в самом деле поехать к Сережке в Алушту? На первомайские праздники Сережка красивую открытку с видом Медведь-горы прислал — приглашает погостить. Сережка — друг настоящий, обрадуется. В море покупаются, камешки животами пошлифуют. Только опять закавыка — деньги. Да еще и долг. Видно, ничего не придумаешь — надо «толкать» маг. Конечно, если бы уломать Козерога потерпеть с долгом, то можно бы пока и не продавать. Жалко, такая вещь. А к Сережке недельки на две махнуть — расходы не великие. Мать подкинула бы. Точно, надо съездить. Надо. А то и правда в психиатричку от всего этого попадешь. И про Наташу забыть. Совсем забыть.
Желание увидеть Козерога овладело Вавилоном с такой неодолимой силой, что, не доходя до центрального проспекта, он свернул направо и ближним путем, дворами, направился к парку. Именно там скорей всего можно найти Козерога. Помимо умения обзавестись дефицитным товаром и ловко сбыть его Козерог был известен и как страстный любитель бильярда.
Когда за пышными кленами и кустами оборванной сирени показался длинный, крашенный в голубую краску павильон бильярдной, Вавилон загадал: если Козерог окажется там, значит, дело выгорит — тот согласится подождать с долгом. «Тогда вечером и телеграмму Сережке дам», — подумал Вавилон.
И едва он вошел в бильярдную, как обрадовался: тот, кого ожидал увидеть, был здесь. И Козерог заметил вошедшего. Улыбнувшись ниточками бледных губ, оставил на минуту игру и протянул Вавилону узкую руку.
— Как в кино. Только о тебе подумал, и ты — на порожке… Разговорчик имеется.
— Знаю: о долге. Я помню.
— И об этом тоже. А что помнишь — это чудненько. Ценю в человечках аккуратность… Обожди пяточек минут. Сделаю этого фрайеришку.
Козерог согнулся над бильярдом и, сжимая тонкими, словно паучьими, пальцами кий, ласково выдохнул:
— Восьмерочку — в правый уголок.
Вавилон снова загадал: «Попадет — моя удача». И снова сбылось: покатилась «восьмерочка», покатилась и — пропала в «уголке». «Пусть выигрывает, добрей будет», — подумал Вавилон. Козерога он побаивался. Ласковый-ласковый, а если что ему поперек — держись, пощады не будет.