Здесь же клубок противоречий не мог быть размотан, вариантов не было. Конечно, иудеи на протяжении десятков, сотен лет ждали Мессию, но их нетерпение было подорвано огромным количеством шарлатанов, четко улавливающих настроение масс. И эти самозванцы сделали прагматичным и недоверчивым и народ, и Синедрион. Вариант, когда Моисей получил на горе Синай свои десять заповедей и, спустившись, оповестил народ иудейский, что беседовал с Богом, теперь бы уже не прошел. За прошедшие тысячелетия прагматичность народа возросла во много раз. В нем не стало веры. Да, иудеи хотели Мессию, причем всем сердцем, но они хотели и того, чтобы Бог привел им этого Мессию. Он должен был буквально взять своего посланника за руки и представить его толпе, причем сделать это не единожды, подобное представление должно, к примеру, происходить в храме, и причем не один раз. Тогда упрямый и недоверчивый народ Израиля, возможно, поверил бы в Мессию, поверил бы и Синедрион. Конечно, были и другие пути развития событий, но все равно оставалось неясным, каким образом грозный и неразговорчивый Бог, не имеющий ни лика, ни имени, пожелал бы явить Мессию миру. Но было понятно, в особенности Синедриону, что тот человек, которого несколько лет назад распяли на кресте, не мог стать Мессией, перевоплотиться в него. Он был смертен, значит, он не божество. Синедрион был по-своему прав. Фактор веры отсутствовал у его членов, у большинства народа, и посему восприятие нового, в основе которого лежала именно вера, было обречено на неудачу.
Пути религий расходились. Евангелия были написаны через несколько десятков лет после этих событий. Каноны новой веры уже были вполне сформированы, и ее приверженцам было очевидно, что пути религий никогда не соприкоснутся.
Спрашивается, если авторы евангелий писали художественное произведение, синтезируя образ своего героя, почему они не удержались от соблазна исключить из описания деяний Учителя последовательную приверженность иудейской религии? Нигде этого сделано не было. Ну хорошо, в молодости Учитель следовал вере отцов. Это понятно. Но далее. «Приближалась Пасха иудейская, и Иисус пришел в Иерусалим и нашел, что в храме продавали волов, овец и голубей и сидели меновщики денег. И, сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул. И сказал продающим голубей: возьмите это отсюда и дом Отца моего не делайте домом торговли» (Ин. 2:13–16). Здесь у Иоанна был выбор. Нужно ли было трактовать образ Христа как защитника храма, нужно ли было отказывать ему в кротости? Иоанн не мучился выбором. Он не писал художественного произведения, не рисовал образ лидера, вождя или поборника веры. Перед ним была горячо почитаемая гениальная Личность, и он лишь выполнял свой долг, описывая реальность. Эта реальность, четырехкратно дублируемая евангелиями, — не единственный достоверный материал о Христе, которым мы располагаем.
Откроем «Географию» Страбона. Греко-римский или римский мир к тому времени был огромен, разноплеменен и многолик. Могли ли римские историки уделять такому малозначащему событию, как казнь какого-то иноземца в одной из десятков провинций империи, сколько-нибудь существенное внимание? Конечно нет. Подобные казни происходили везде и мало кого удивляли. Да и в течение всего I в. официальный Рим, мягко говоря, недолюбливал христиан. У римских историков того времени был богатейший материал, на тысячелетия ставший классикой. Одна блестящая эпоха сменяла другую. Диктатура, республика, империя, войны, разврат, вереница Цезарей. В свете стольких событий информация о раннем христианстве была во многом утеряна.
Иудея, рассыпавшаяся в 70 г. на множество общин по всему миру, оплакивала свой храм, веру, государство. У оставшихся в живых были огромные проблемы со спасением основ духовности (университет в Ямнии), с сохранением обычаев и, самое главное, — жизни. Что им было до христианской общины? Евангелистам было трудно. К тому времени точная дата рождения Христа, вероятно, была забыта, скорее, просто не зафиксирована, впрочем, как и его жизнь в младенчестве. Духовность, притчи, новые идеи доминировали в сознании, никто и не подумал спросить его мать, братьев и описать события его младенчества, юношества. Все знали, что это было во времена царя Ирода. Ведь это Ирод хотел смерти младенца, которому предрекали блестящее будущее. Еще помнили, что в те годы была перепись населения, но волны времени смыли ее детали. И это — первая тайна. Скорее всего, год смерти Христа достоверно был известен большинству евангелистов, и они, как могли, фиксировали его, но не ставили это самоцелью, а отражая те или иные события, увязывали их с этой печальной датой. Другие христианские авторы так или иначе также были вынуждены коррелировать события со смертью Учителя, и естественно, что материала, способного пролить свет на эту вторую тайну — год смерти Христа, существенно больше.