Заморив червячка, мы опять разговорились о разных вещах. Рассказывали о себе, о друзьях. Курили. Другие парни не любят, чтоб девка курила, а по мне всё равно. Лишь бы как следует, взатяг. Разговор сникал, а я думал: «Что же дальше?»
Она сказала, что если я хочу спать, то могу лечь. Перед приходом Мамы она меня разбудит. И я уйду. Мне не хотелось спать, а хотелось ещё побыть с ней. Это ведь здорово! Ещё сегодня были чужие люди. Она накрашенная, внешне пустая кукла. Не знаю, чем казался я. А теперь сидим в её доме и говорим, как самые близкие люди. Наверное, мы с ней в чём-то похожи, раз так скоро сошлись. Я думал об этом, пока она мыла посуду. Потом мы пошли в её комнату. Закурили. Мне захотелось показать ей порнографический журнал, который мне сегодня вернул Вадим. Я спросил Галю, как она относится к порнографии? Она сказала, что это — ужасная гадость. Но журнал посмотрела и опять сказала то же. Я обратил внимание на то, что мне было приятно, когда Галя смотрела журнал. И когда она подняла голову, которую склонила над ним, то я поцеловал её. Посадил к себе на колени и продолжал целовать. Мне хотелось узнать всё её тело. Она снимала мои руки с коленей и грудей. А у меня было непередаваемое чувство того, что, устроенные природой по-разному, чтоб соединяться в единое целое, мы можем сейчас увидеть и узнать друг друга и что может быть на свете значительнее?! Она отпихивала меня и хотела уйти. Попросила оставить себя. Я отпустил её, но в дверях мне захотелось снова её обнять. И я обнял её и завалил на диван. Раздел до пояса и поцеловал в правую грудь. Она заметалась в моих руках. Заплакала. Я дал ей уйти. А сам разделся и лёг. Но какой тут сон? Услышал, что она вернулась, и зачем-то притворился спящим. Она была недолго, потом ушла.
Я не мог лежать и пошёл к ней. Когда подошёл к кровати, меня начала бить дрожь. Галя спросила, что я хочу с ней делать? Странный вопрос. Я сказал, что ничего, прижался к ней. А потом просто поцеловал в лоб и пошёл вон. Она позвала меня. Протянула руки. Мы стали целоваться. Галя сняла с себя рубашку и сказала, что согласна на всё. В её голосе звучала торжественность жертвы, которую она мне была готова принести. Мне стало смешно. Потом я понял, что это тот момент, когда в моих руках чистая девчонка, которой я могу воспользоваться. Но я вдруг испугался неизвестности этого дела и ещё той пустоты, которая в этот миг скользнула под рукой. Я перестал её целовать. Сходил за сигаретами. Пока курили, Галя сказала, что мне пора сваливать. Я пошёл одеваться. Было стыдно своей минувшей робости. Опять свалял дурака. Но она подумала, что я благородно не воспользовался её согласием. Ну и ладно. Прощальный поцелуй вышел короткий и стыдливый. Будто в первый раз.
Я приехал домой, когда Мама уже пила кофе. Она привыкла к тому, что я не ночую дома. Ничего не сказала. Вообще ей сейчас не до меня. Она ждёт ребёнка от одного кадра, за которого собирается замуж, а ведь ей сорок лет. Виктор на семь лет моложе. Интересно, где они собираются жить с ребёнком? У Виктора одиннадцатиметровая комната, а у нас с матерью четырнадцать метров.
Восьмое июля.
XIII
Мы с Маринкой и Сашкой напились. На рождение я их не приглашала из-за Мамы, а вчера скинулись на три бутылки портвейна и насосались, как клопы. Маринке, конечно, не стоило так, но что ей скажешь? Не будешь отнимать стакан, а Сашка молчит. Вообще он чудной. Глаза у него очень красивые — кошачьи, цвета каштановой скорлупы. Они ласковые и мягкие, когда он в хорошем настроении. И сам он производит впечатление чего-то очень мягкого, что хочется иногда прямо взять да потискать. Непонятно, как такой может лишать невинности. Он ведь рассказывал Маринке, что до неё у него были три любовницы — и все девочки. Младшей тринадцать лет. Он всегда мечтает — то об учёбе, то о карьере на производстве, но, я думаю, что он слишком безвольный, чтобы чего-то добиться в жизни, да и не умён он.
Мы пили у меня — Мама работала. Сашка рассказывал всё время анекдоты, Маринка слушала и всё время мне говорила, что напрасно не пригласила Толю: он говорил ей, что я ему до сих пор нравлюсь.
Я почти весь вечер молчала и вспоминала Мишу — то на сцене, то как он меня целовал, а потом ушёл и ни разу не позвонил. И не позвонит, наверное, никогда. Что я ему? Он — парень.
Двенадцатое июля.
Сегодня я опоздал на фабрику на полчаса. Мастер ругался. Начали делать табуретки. Строгали все, кроме Серёги. А он пристроился за задним верстаком и проспал на полу до обеда. А после обеда мы идём домой.
До трамвая шли с Серёгой. Он, как всегда, рассказывал про свои подвиги. Вчера надрался с корешками. Пошли гонять народ. Пристали к курсантам морского училища. Тех тоже было восемь. Начали махаться. Серёга с друзьями похватали колы, покидали их в моряков. Те в них. Курсанты взялись за ремни. Одному рассекли голову. «“Зелёный” был весь в кровищи», — сказал Серёга. Набежала милиция и дружинники. Кто-то вызвал «Графа», и «Зелёного» повязали. Остальные разбежались.
Серёга уходил проходными. В одном дворе наткнулся на пьяного. Тот валялся около гаражей. Серёга расстегнул штаны и помочился тому на лицо. Попал в глаз. Веко, говорит, заворачивалось, и сквозь струю блестел белок.
Я сказал Серёге, что он совсем опустился. Спросил, зачем делает такие вещи? А он ответил, что нефиг валяться на дороге.
Вообще я Серёгу побаиваюсь. Думаю, не будь я ему другом, как бы он со мной когда-нибудь обошёлся? Я крупнее его, но во мне нет его решительной беспощадности и желания делать то, что он.
Может быть, про себя я думаю о таких вещах, но никогда не сделаю.
После поступления в училище, в сентябре, нас отправили в колхоз. Нас поселили там в бывшей пекарне. В ней каждый год живут студенты или ребята из училищ, которые помогают совхозу собрать урожай. Но какая от нас помощь? Все давили сачка. Из турнепса вырезали рожи, а картошкой кидались. Когда мастера говорили, что если мы не соберём столько того-то и того-то, то председатель не даст денег на нашу жратву, то мы собирали сколько надо. По вечерам мастера пили, а мы ходили за два километра в бывшую школу. Там поселили группу ювелиров. В ней было только шесть парней, а остальные девчонки. Нас было две группы, но многие сявки не ходили и драк из-за баб почти не было. Мы устраивали пляс, а потом махались с местными ребятами, если девчонки говорили, что те к ним лезли.
В совхозе мы были около месяца. Потом стали уезжать. Я уехал с первой партией. Потом Лёхa мне рассказывал, что Серёга мучил тех котят, которых ребята откуда-то притащили в пекарню. Их и назвали: одного по кличке Серёги Свинцова — «Бес», а второго по кличке его лучшего друга Потапова — «Лоцман». Серёга лил на них йод и бросал в костёр. Потом, когда котята с виду были дохлые, играл ими с Юркой в футбол. А ночью, когда все спали, Лёха вышел во двор в туалет. Услышал писк. Пошёл на звук. Увидел два комка шерсти и мяса, которые лежали друг около друга, только поднимали ослепшие мордочки и пищали. Лёха тут же заплакал, а с Серёгой не разговаривает до сих пор.
Один раз я был у Серёги дома. На окне стоял аквариум. Серёга постучал пальцем по стеклу, и рыбки сбежались. Он бросил им червей, мотыля. Танцующих в воде червей просвечивал насквозь рефлектор, висящий на аквариуме. Серёга сказал, что рыбки его узнают. «Котят в костёр кидает, а дома с рыбками беседует», — подумал я.
Меня очень удивило, когда Серёга рассказал, как заступился за мать, когда пьяный Батя поднял на неё руку. Наверное, Серёге было просто охота почесать кулаки. А бьёт он с наслаждением. Он привык бить. А теперь ему некуда девать своё умение и привычку. Раньше он занимался боксом, имел первый разряд и подавал большие надежды. Такой человек мог стать великим боксёром. Серёга бросил бокс, когда его тренер перешёл в другое общество. Сейчас он много курит и пьёт, путается с девками.