Москалев подошел к Борису.
— Пойдешь со мной, Великанов. Сейчас тебя сменят, выбери две катушки, прозвони их, все приготовь. Вещмешок возьми, энзе наши положи. Я старшине скажу — две фляжки наркомовской нальет, не замерзнем.
Скоро полдесятого. К вечеру подморозило. Борис лежал в ходе сообщения, вещмешок под бок — земля холодная. Рядом Москалев, чуть подальше в аппендиксе пулеметного гнезда комбат. С ним вместе комроты старший лейтенант Кривошеин. Оба молчат, курят в рукава, ждут. Почти одновременно над правым и левым флангами поднялись желтые ракеты. Через несколько секунд началась стрельба.
Комбат Кривошеину:
— Ну, дай им Бог. Через четверть часа мы. Приготовь ракетницу.
Негромко задребезжал зуммер. Москалев взял трубку.
— Алло, Орел, я Ласточка. Вас, товарищ капитан, подполковник вызывает.
Комбат:
— Слушаю, товарищ десятый. Я готов. Как приказано. К черту!
Все пятнадцать минут на флангах не смолкали немецкие пулеметы, орудия.
Комбат посмотрел на часы.
— Давай, старшой.
Одна за другой в черном небе рассыпались две зеленые ракеты, на несколько секунд осветившие длинный пологий склон перед окопами и крутой барьер пригорка метрах в двухстах. Комбат вытащил пистолет, легко выпрыгнул на бруствер.
— За родину, за Сталина, вперед! За мной, ребята, не отставать!
Борис, пригнувшись, бежал за комбатом, готовый в любую минуту, услышав нарастающий вой снаряда, уткнуться носом в землю. Но немцы молчали. Пулеметные очереди, разрывы снарядов были слышны только на флангах, где дрались другие батальоны. Бежать тяжело. Весь склон изрыт воронками. Хорошо еще, что к вечеру земля подмерзла, и ботинки не утопают в грязи. Катушка больно бьет в правое бедро, приходится поддерживать. А в левой руке карабин. Москалев отстал, тянет нитку. Вот и первый пригорок. Никогда еще его не переваливали. А немцы молчат. Значит, действительно их связали на флангах. Перевалили через пригорок. Комбат в двух шагах впереди остановился, махнул рукой.
— Ложись, ребята. Отдышись пару минут. Здесь мертвая зона, не простреливается. Москалев, дай связь, вызывай подполковника.
Москалев упал возле комбата, быстро подсоединил аппарат, протянул комбату трубку.
— Орел, Орел, я Ласточка. Говорит двадцать второй, дай десятого. Товарищ десятый, перевалил первый рубеж, сейчас пойду дальше. Конечно, все хозяйство здесь, никто не отстал. Встретимся на Волчьей, в деревне.
Отдал трубку Москалеву.
— Кривошеин, ты где? Комроты ко мне! Ты где околачиваешься?
— Я отставших подгонял, товарищ капитан. В третьем взводе бойцы пожилые, не успевают.
— Слышь, Кривошеин, надо дальше идти, пока немцы не расчухались. Видно крепко их первый и второй прижали. Метров пятьсот до вершины осталось. Но подъем крутой. Ты с политруком сзади иди, а то расползутся все по склону. Сейчас подниму ребят. Освободим место отдыха Нечипоренко и Яковлеву.
Комбат встал во весь рост. И уже на бегу, во весь голос:
— Подъем! За Родину, за…
"За Сталина" комбат крикнуть не успел. Сплошная стена пулеметного огня преградила путь. Москалев, шагнувший за комбатом, упал на колени и медленно, как бы нехотя, лег на левый бок. Отчаянный крик комроты:
— Ложись! Назад!
Высоко над немецкими окопами беззвучно поднялись несколько ослепительно белых ракет. На секунды стало совсем светло. Борис увидел — десять бойцов, успевших выскочить за комбатом из мертвой зоны, распластаны темными пятнами на припорошенной белым инеем земле. Комбат и Москалев лежали почти рядом. Борис сбросил через голову лямку катушки, положил рядом карабин и пополз, вжимаясь в землю, к Москалеву. Один немецкий пулемет перенес огонь на пригорок за мертвой зоной. Он стрелял трассирующими пулями, и прерывистые красноватые нити красиво прорезали черное небо над Борисом. Москалев лежал на боку, поджав ноги, обхватив обеими руками живот. Он тихо стонал. Борис подполз, заглянул в лицо. В широко открытых глазах Москалева тоска. Еле слышно сказал:
— Все, Борька (в первый раз назвал Бориса по имени). Кончился Москалев. Брюхо разворотило. Жжет.