— Однако тяжело, — сказал Покенов, надо немного бежать тебе, тебе...
Мы вскочили с нарт.
— Эй-э! — крикнул Покенов. Олени рванули вперед. И сразу мы остались далеко позади.
— Чего ж это он над нами галится-то, а? — вскричал Баженов. — Ведь убег!
Олени скрылись за поворотом реки. Но когда мы подошли к повороту, Покенов нас ждал.
— Однако садись, — сказал он и посмотрел на луну. Она стояла над головой. — Совсем плохо... Три человека, два оленя... тяжело...
Дальше ехали шагом. Олени еле тянули парты. В одиннадцать тридцать были у распадка. От него до Канго еще шесть километров. Я понуро шел за нартами. Баженов, этот всегда и все безропотно переносивший человек, ворчал. За распадком олени остановились.
— Приехали, — невесело рассмеялся я.
— Опоздать не будем Новый год, — сказал Покенов, беря с нарт кожаный мешок. — Я, однако, тоже опоздал. Жена ждет, маленький внук Кеша ждет, маленький внучка ждет... Игрушка ждут. Он развязал шнурок и достал из мешка большого деда-мороза и золотую звезду.
Я удивленно посмотрел на него, на игрушки, и только тут мне стало ясно, что Покенов, так же как и я, а может, и еще сильнее, спешил домой, к семье, вез ребятам подарки.
Стало очень тихо, как только может быть тихо на далекой заснеженной реке ночью, среди сопок, когда мороз доходит до пятидесяти градусов и луна стоит над головой белая, словно в инее.
Я подошел к Покенову, хотел что-то сказать — и понял, что никакие слова не могут объяснить того хорошего, что происходило сейчас у меня на душе. Но Покенову было не до меня, он внимательно следил за минутном стрелкой и, когда она сошлась с часовой, торжественно поднял золотую звезду и, словно прислушиваясь, тихо сказал:
— Новый год пришел... Здравствуй!
...Вот так подробно я мог ответить Тасе, но что ей не нужно, поэтому можно было и коротко.
— Ты спрашиваешь, почему опоздал? — переспросил я Тасю. — Баженов оступился в промоину. Пока сушился, время и ушло... Но это позади.
— Да... Я рада, что ты со мной. Как думаешь, рабочие не подсматривают в стенку? Там столько щелей. Может, лучше погасить свет?..
Она дует на свечу. У нас темно, но из другой половины зимовки сквозь щели просачивается тусклый свет. Вокруг свечки сидят Резанчик, Баландюк, Юрок и Баженов. Они гадают. Четыре шапки лежат на столе, под ними — хлеб, перец, деньги и бумажка с нарисованным черепом и двумя костями. Это гадание затеял Резанчик, он и меня звал. Но зачем мне гадать? У меня все впереди ясно и радостно.
Из-за стены доносится хрипловатый голос Резанчика:
— Давай, Баландюк, подымай любую шапку. Поглядим, чего тебя ожидает... — Пауза и... — Ого! Деньги. Будешь с деньгами.
— С деньгами? Откуда они? Хотя да, да или нет, нет, постой, ну да, я же работаю, срок отбуду, хотя нет, нет, вот чудак, понятно, отбуду, да, да, деньги дадут. Хотя нет, нет...
— Давай, Баженов, выбирай любую шайку из трех... Ого! Хлеб! С хлебом будешь, пахан.
— Хлебушек басенько... — ласково говорит Баженов.
— Нас не забудь, если доходить будем. Выбирай шапку, Юрок. Так, перец. Горькая жизнь тебя ждет. Ну, мне, значит, смерть осталась. Смерть, — в раздумье говорит он.
— Как хорошо, что мы не стали гадать, — прижимается ко мне Тася, — вот бы ты вытащил смерть, я б с ума сошла от ужаса.
Я прижимаю ее к себе:
— Я тебя очень люблю, Таська...
— И я... и я...
...Вот уже восемь дней мы одни. Наша зимовка утонула в снегу. По ночам со страшной силой стреляет мороз, но нам тепло, добрая душа Баженов даже ночью приходит, чтобы подложить в печку. Днем он ставит петли на зайцев, тетеревов. Резанчик, Юрок и Баландюк копают на трассе шурфы.
Мне поручено сделать промер глубин на реке против сопки Канго. Я сделал это довольно быстро. Лед оказался нетолстым, наледей не было. Всего три дня, и работа закончена. Надо бы идти в Байгантай. Но Тасе осталось работы дней на пять, и я решил дождаться ее. Сутками мы не выходим из зимовки. Да и зачем? Там холод...
Голубое, морозное небо высоко стоит над белой тайгой, белыми сопками, белой рекой.
Толстые ветви уснувших деревьев неподвижны в морозном воздухе. Горит, сверкает жесткий снег. На Элгуни ветер. Сухой поземкой несется он по шероховатому льду, наметает высокие бугры у подножия косогора. Выше, на безлесных склонах, ветер свободнее и резче. Там, словно железными листьями, гремит горный дубняк.