Эта женщина, что шла ей навстречу, не производила впечатления беженки.
— Здравствуйте! — громко сказала женщина и открыто посмотрела синими глазами.
— Здравствуй, — выжидающе ответила мать Малахова и подумала: «Эки глазища красивые».
— Не будет ли водицы? — попросила Катюша.
— Как не быть, — ответила хозяйка и провела в дом.
Катюша пила и как бы пустым взглядом осматривала кухню. Тут ничего интересного не было. Такая же громадная русская печь, как и в ее доме. Лавка вдоль стены. В открытую дверь видна часть горницы. Над постелью висит коврик.
— Притомилась я, — просто сказала Катюша. — В поезде теснота, продуху нет.
— Откуда ты?
— С Волги.
— С Волги? — оживилась хозяйка, и ее суровое лицо помягчало. — Там сынок мой младший в госпитале лежал. — Несколько секунд слабая улыбка теплилась на ее морщинистых губах.
— Тихо-то как у вас, — сказала Катюша.
— Дождись вечера — шумно будет. Ребятишки из школы понабегут, невестки с поля явятся...
— А сыны-то, верно, на войне?
— Где же им еще быть. Да вот... убили, — хозяйка заплакала.
— Убили? Какого же? — дернулась к ней Катюша и, услышав: «Старшего», облегченно вздохнула.
Это не ускользнуло от матери.
— Иди-ка сюда. — Она прошла в горницу. — Вот он, — показала она Катюше большой портрет старшего сына.
Из черной рамы глядел веселый человек, очень похожий на хозяйку. «А еще говорят, кто в мать уродился, тому счастливому быть», — подумала Катюша.
— А это мои младшие...
Василий! Здесь он был моложе, чем она его знала, в простой косоворотке, открыто глядевший на нее.
— Хорошие сыны у вас. Дай им бог жизни и здоровья.
— Да уж только бы жизни. О здоровье и не говорю, — ответила мать. — Петр-то ничего: в час добрый сказать, даже и раненый не был. А Васенька два раза в госпитале лежал. Спасибо одной женщине, все медом кормила его. — Хозяйка пытливо взглянула на гостью.
Катюша не выдержала ее взгляда и опустила голову.
— Пишет он? — в замешательстве спросила она.
— Пишет, — усмехнулась мать Малахова. Теперь ей все было ясно. Перед ней стояла та самая синеглазая, о которой чуть не в каждом письме писал Василий. И, по-бабьи хитрая, она приехала что-то выведать у нее. — Пишет. И про тебя пишет.
Катюша совсем смешалась.
— И не стыдно тебе, милая, так в мой дом входить? — с мягким укором сказала хозяйка.
Сутки провела Катюша в доме Малаховых. Она все рассказала о себе, о своем неудачном замужестве, о письмах Василия.
— И вот все думаю и не знаю, что ему сказать.
— Кто загодя думает о вечере, коли день не прожит? Мы с тобой говорим о нем, а там, не дай бог, может в крови он лежит... Ничего не убудет с тебя, если б и не любила, а про свою любовь написала, с обидой в голосе, что ее сын нелюб этой женщине, — сказала мать Малахова.
...Прошло лето. Посыпали осенние дожди. Все короче становились дни. Все длиннее ночи. Ударили морозы. Заметелило. И снова явилась весна, с теплыми дождями, с перелетными птицами, с ландышами и верой во все хорошее. Это была последняя весна тяжелой войны. Она принесла победу. Долго, годами, сжатые тревогой людские сердца раскрылись в эту весну. И все, что было самого хорошего, любящего, чистого в людях, устремилось навстречу друг другу. Женщины плакали от счастья, обнимались. Мальчишки носились но деревне с криками: «Кончилась война!» Старики расправили согнутые спины. Старухи, слушая радио, благодарно смотрели на иконы и крестились. Начали возвращаться домой фронтовики.
— К Силантьевым приехал!
— Прохоров прибыл!
— Свешников явился!
В пропахших потом гимнастерках, позвякивая орденами и медалями, гордые и простые, ходили победители по Селяницам. А с ними рядом — их жены, самые счастливые в мире.
Но чем больше появлялось фронтовиков, тем тревожнее становилось на сердце у Катюши. Ей все казалось, что Малахов не приедет. Теперь она любила его. И потому, что любила, не верила в их встречу. Что-то непременно должно помешать им.
Еще раз отшумела на деревьях листва и усыпала землю. Ушел с полей послевоенный урожай в амбары и элеваторы.