— Сдавай, сдавай, — посмеиваясь, говорил он. Когда счет дошел до пяти тысяч, Васька спокойно убрал карты в карман и сказал:
— Молись.
— Да разве столько отмолишь, — волнуясь, сказал Мишка.
— Не будешь молиться — поколочу. Молиться надо без отдыха. Упадешь — снова начинай.
— Давай еще поиграем, — попросил Мишка.
Васька закурил толстую папиросу и не угостил Мишку:
— Молись. Я буду считать.
Мишка начал молиться. Он отбил двадцать поклонов и понял, что пяти тысяч ему никогда не одолеть.
— Вот видишь, заигрался, — жмуря глаза, сказал Васька. — Пожалеть если мне тебя?
— Пожалей, — чуть не плача, попросил Мишка.
— Ладно. Играй на свои ботинки. Сто моляшек за них даю.
— На ботинки нельзя. Дома ругаться будут.
— А ты, может, выиграешь...
И Мишка сел играть на ботинки. Он их проиграл быстро. Потом проиграл пиджачишко, решив, что дома скажет, будто его обокрали, пока он купался у Петропавловской крепости. Потом проиграл перочинный нож. После этого Васька перестал играть. Он сложил карты и убрал их в карман:
— Давай барахлишко.
Мишка представил, как он вернется домой разутым и раздетым, и ему стало страшно.
— Вася, прости, а?
— Давай, давай, — поторопил его Васька. — Время-то вон уже сколько. — Он вынул часы, да не какие-нибудь, а золотые (богат был Васька) и показал: начало шестого. — А у меня еще дел до черта.
— Мы же понарошку играли... Прости.
— Ну что мне с тобой делать? — Васька о чем-то подумал и сказал: — Ладно. Пойдем.
— Куда? — встрепенулся Мишка.
— Идем, идем...
Тетрадь шестая
И Мишка, словно привязанный, пошел за ним. Они постояли на остановке, дожидаясь трамвая. Мишка хотел было ехать на колбасе, но Васька не позволил. Он купил билеты. И Мишка ехал как порядочный. На Обводном они вышли. Васька угостил Мишку толстой папиросой. Но Мишке не хотелось курить. Он смотрел сбоку на Ваську и думал: «А что, если убежать?» Он мог бы легко убежать, Васька ни за что бы не догнал на своих кривых, коротких ногах. Но бежать почему-то было некуда.
На Обводном они вошли во двор старого дома. Поднялись поземной лестнице на третий этаж. Васька зачем-то посмотрел вниз и только после этого негромко стукнул три раза костяшками пальцев в дверь.
— Кто? — послышался из-за двери сиплый голос.
— Красненький.
— Зачем?
— Озяб.
Дверь открылась, и на пороге встал высокий небритый дядька с подпухшими глазами.
— Чего тебе? — сердито спросил он Ваську.
— Дело есть.
— Давай.
Они прошли но узкому коридору в маленькую комнату. В ней было грязно и тесно. На столе стояли бутылки из-под водки и пива, валялись объедки, окурки.
— Вот рассудите, Павел Семенович, заигрался парнишка. Что теперь делать? — спросил Васька, держа в руках шапку. И рассказал, как было дело.
— Заигрался, говоришь? — спросил Павел Семенович и внимательно посмотрел на Мишку. Увидел его встревоженные глаза и мягко сказал: — Зачем же ты пугаешь паренька? Пугать не надо. Он по глупости заигрался. Конечно, того, кто заигрывается, бьют. Бывает, даже до смерти. Потому что это нечестно — садиться играть и не отдавать долг. Но Мишу не надо обижать. Ботинки и пиджачок пусть останутся ему. И ножичек отдай... Отдай ножичек! — крикнул Павел Семенович.
Васька нехотя отдал.
— Ну вот... Хорошо я посоветовал? — спросил Павел Семенович Мишку.
Мишка улыбнулся.
— Но надо сделать так, чтобы и Ваське не было обидно. А то ведь тоже нехорошо. Он выиграл, а ему ничего не отдают. Не годится. Давай сделаем так: ты у него будешь в долгу. Пусть будешь ты ему должен. Ладно?
Мишка кивнул головой.
— Ну вот и славно. Ребятки вы хорошие. Ссориться не надо. И если Васька тебя уж что попросит, ты должен сделать. А не сделаешь, тогда будем бить. Я тоже буду бить. Потому что ты заигранный. Понял? Заигранных бьют, случается — даже убивают. А теперь бегите домой, ребятки...
И ребятки побежали. Мишка был очень доволен, что так все хорошо окончилось. Только одно ему было невдомек: о чем его может попросить Васька?
— Ну мало ли о чем, — ответил Васька, угощая его толстой папиросой.
А через неделю Мишка уже сидел в тюрьме. К нему никого не пускали, потому что он был под следствием. Следователь, полный, добродушный дядька, жалел Мишку.
— Вот видишь, дурачок, — говорил он ему, — к чему может привести неразборчивость. Друзей надо выбирать.
— Какой он мне друг...
— Как же не друг, если он тебя три раза просил стоять на стреме?