Ночью долго, почти до рассвета, занимались нанесением отснятого материала на план. Потом Олег Александрович укладывал по нему трассу.
Спали часа три, и опять на работу.
Сегодня я видел чудо. Отснятый материал был уложен на плане. По этому плану Мозгалевский запроектировал линию железной дороги. По плану трасса легла в двух метрах от большого утеса. И точно в двух метрах она легла сегодня на косогоре. Вот это работа! Правда, ее не так-то легко было сделать, и я не раз жалел, что со мной нет Мишки Пугачева. Юрок, несмотря на всю свою отчаянность, не очень-то решителен в те минуты, когда надо висеть над обрывом. Нелегко было и Первакову забивать деревянные точки в скалу. Но мы все же прошли утес. Еще труднее было с нивелировкой. Но Коля Николаевич, чуть ли не вися в воздухе, брал отсчеты.
И Юрок и Резанчик начинают понемногу втягиваться в дело. У них еще нет большого желания, нет того стремления, каким охвачены мы, но и они стали живее и более охотно выполняют то, что им велишь. Может, сама работа, ее риск — ведь запросто можно свалиться в реку — заинтересовали их?
В полдень разожгли у подножия Канго костер, греемся, едим лепешки. Разговорился я с Юрком, и он, не утаивая ничего и не рисуясь, рассказал про себя.
Он с детства вор. Объездил почти весь Советский Союз. Семь судимостей, пять раз бегал из мест заключения и сейчас уже второй год отбывает наказание.
— А где же ты зубы потерял? — спросил я его.
Он усмехнулся и посмотрел на меня черными с синим белком глазами:
— Самосуд.
— Били?
— Били.
— За что?
— За то, что воровать не умел.
Вторым на ленте у меня Баландюк, толстый, неповоротливый мужик. Мы сидим, ждем, когда рубщики отойдут подальше.
— А что, скоро амнистия, может, и освободят? — говорит Баландюк. — Я-то скоро уйду, в ноябре... Ой, что я, нет, нет. Хотя да, да, в ноябре... Или нет! Нет! Вот дурак, хотя... да, да, в ноябре — или нет? — Он морщит лоб, подсчитывает, а мы с Юрком смеемся. Баландюк забавен.
— Баландюк, а сторожки ты заготовил? — видя, что рубщики уже отодвинулись, спрашиваю я.
— Сторожки? Нет. Хотя да, да... Нет, нет, еще парочку надо.
— Лента! — кричит Мозгалевский.
— Баландюк, скорей!
— Да, да, Алексеи Павлыч, хотя если б не было задержек, то теперь бы и делать было нечего.
— Это как же так?
— Все переделали бы до нас. Хотя нет, нет, да что я, вот чудак. Хотя...
Трасса идет но косогору. Сопки тянутся, тянутся. Один сплошной гребень вырисовывается на фоне чистого, голубого неба.
Мы уходим чуть свет и возвращаемся в темноте, когда уже крупные звезды прорежутся в ночи. Идя к дому, я думаю о Тасе. Первые дни после того поцелуя я себя чувствовал как-то неловко. Но прошли эти дни, и стало скучно. Скука началась с того, что я вспомнил ее глаза, вспомнил горячие губы, и уже не стало покоя. Но Тася вдруг изменилась. То сама заговаривала со мной, радовалась, когда встречала меня, теперь же делает вид, что не замечает.
— Почему? Что случилось? — спросил я ее.
— Ничего, — глядя на меня, ответила она.
— Но ведь что-то случилось, если ты так ведешь себя?
— Ничего не случилось, и оставь меня в покое.
— Хорошо. — Злой я ухожу от нее. Но не могу ни на чем сосредоточиться. Все время думаю о ней. Мне во что бы то ни стало надо помириться, хотя я не ссорился, иначе я не смогу работать.
— Послушай, Тася, так нельзя, — тихо говорю я ей; тихо, потому что рядом сотрудники.
Она не смотрит на меня, сидит, опустив свою шторку.
— Тася, объясни, в чем дело?
— Я не понимаю, что тебе надо? — шепотом говорит она и смотрит мне в глаза.
— Давай выйдем.
— Зачем? Никуда я не пойду. Оставь меня в покое. — Когда она произносит эти слова, я вижу, как у нее вздрагивают ресницы, будто она боится.
— Хорошо. Оставлю в покое, — злюсь я. Тревоги в ее глазах еще больше. Но она сбрасывает шторку, и я вижу только склоненную голову.
Что с нею? Ничего не понимаю.
— Дятел умирает от сотрясения мозга! — Соснин сидит один в углу палатки и хохочет. — Это я придумал. Го-го-го-го-го!
— Вы бы лучше составили план переброски лагеря, — говорит ему Мозгалевский. — Послезавтра переезд. Кстати, где ваши олени?
— Будут, как только замерзнет река. Тогда оленями, а сейчас на батах.