И вот ему исполнилось тридцать, а может быть, чуть побольше. В бороде появилось несколько седых волосков.
— Это символ «зрелого мужа», — сказал ему кто-то. — Что будете делать, сударь?
Гу Тугодум так отвечал:
— Нет, это не символ «зрелого мужа». Это зов к уединению. И я откликнусь на этот зов.
Через несколько дней Гу снял с себя одеяние ученого, сжег все стихи и сочинения, уничтожил кисти и камень для растирания туши, раздал знакомым принадлежности для письма и рисования. Себе он оставил лишь несколько книг по возделыванию земли и то, что необходимо для жизни. Кто-то его спросил:
— Зачем вы уничтожили книги и картины? Ученая карьера как будто не имеет ничего общего с чтением или живописью.
— Нынче никто не может прославиться с помощью искусств, ибо все только и мечтают о шелковой шляпе чиновника. По правде говоря, живопись и литература стали в наши дни занятиями совершенно бесполезными. Невозможно жить отшельником в горах и заниматься каллиграфией. Конечно, если я пущу в оборот деньги, то возмещу то, что потратил некогда на подношения. Но что я получу в ответ? Насмешки и издевательства! Так уж лучше я не буду этого делать!
Люди с понятием, слушая Гу, считали его человеком дальновидным и мудрым. В самом деле, беседуя с друзьями, он никогда не опускался до пустой болтовни и без всякого удовольствия замечал промашки людей достойных.
С тех пор как историограф Инь получил чиновный пост, у него появилось много знакомых, умевших польстить или, наоборот, позлословить во время сокровенной беседы. Гу Тугодум был совсем другим. Он всегда говорил правду. Скажем, затронута честь какого-нибудь достойного человека, о нем распространяют всякие слухи, возникают сомнения. Иные предпочитают промолчать, а Гу непременно скажет все напрямик. Он любил потолковать о вещах таинственных, а также о разных событиях древности, это была его слабость. Он мог бы, как говорится, без устали «подрезать фитиль лампы». Неудивительно, что историограф Инь очень уважал Гу, видя в нем чуть ли не святого мудреца. Находясь с Тугодумом в родственных связях и ценя его дружбу, он старался все время держать его подле себя и, хотя Гу жил далеко, часто его навещал, пренебрегая этикетом. Как известно, любому поступку важного лица придают бо́льшее значение, чем поступку простого смертного. Скажем, два-три его визита все равно, что десяток визитов обычных людей. Мало того, что Инь навещал Гу, он несколько раз присылал ему приглашения, а не дождавшись ответного визита, снова шел к другу, чем нанес ущерб собственной чести.
Надо заметить, что, кроме Гу, презревшего ученую карьеру, в Исине жили и другие шэньши, о которых можно сказать: «В младые годы мы вместе учились, и муж он весьма достойный!» Друзья и знакомые пытались затащить Иня в гости, то и дело его приглашали, но Инь обычно отвечал отказом. И люди, понятно, обижались. «Как будто мы все одинаковы, но к Гу он благоволит, а меня ни в грош не ставит!»
Между тем, отказавшись держать экзамены на ученую степень, Гу мечтал лишь о «чистой праздности»[358]. Но вопреки ожиданиям на него обрушилось множество хлопот и докучливых дел. Испытывая досаду, Гу только и думал, как уйти от суматошного мира, «скрыться от Цинь». Жизнь в городе издавна претила ему. Он любил горы, где можно, как говорится, «мотыжить тучи и удить луну в воде». Недалеко от города, ли в сорока с небольшим, находилось местечко под названием Терновый родник. К югу от него Гу купил несколько му чахлой земли и построил хижину, чтобы прожить в ней до старости. Опасаясь, как бы друзья не начали его отговаривать, он сообщил им об этом лишь перед самым отъездом.
Здесь мы прервем наш рассказ и немного замедлим повествование. Пусть отдохнут глаза.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Вспоминая о друге, муж внемлет советам и дает название башне; ограбленный избегает встречи с друзьями
Гу Тугодум выбрал счастливый день для переезда и оповестил об этом друзей, чтобы они устроили ему проводы.
— Это не обычный переезд, — сказал Гу. — Я переезжаю на лоно природы, дабы посвятить ей всю оставшуюся жизнь. В город я навряд ли вернусь. А если сделаю это, пусть назовут меня Фэн Фу[359].
— Странный поступок! — заметил один из друзей. — С какой стати вы покидаете город, если его еще не коснулось пламя войны и по ночам не слышно собачьего лая? Да и рано, пожалуй, вы заговорили об оставшейся жизни.
— Именно потому, что сейчас все спокойно, — отвечал Гу, — я и уезжаю в деревню. Когда же запахнет дымом пожарищ, поздно будет думать о сельских работах на зеленых просторах. Помнится, в древности говорили: «Кто помышляет о славе, идет во дворец; кто добивается выгоды — в город». Мне не нужны ни слава, ни выгода. Я хочу малого: самую простую еду и одежду, взращенное мною просо и вытканный мною холст. Не по душе мне шум и суета. Я люблю мечтать в тишине. Разумеется, и живя в городе, можно закрыть для гостей двери дома и возлечь на ложе, сплетенное из веревок. Но все равно здесь не помечтаешь в покое. Безмятежный сон непременно будет нарушен: либо закричит какое-нибудь животное, либо позовет какой-нибудь человек. Потом ты получишь письмо, а на письмо следует ответить. Вы спросите, почему же тогда Горному старцу Си И[360] — Невидимому и Неслышимому, как его называли, удавалось обрести во сне покой, а Наньго Цзыци[361] — забыться в уединении? Потому что оба они жили не в городе, а в деревне.
Встревоженные подобными размышлениями Гу, друзья решительно воспротивились его планам, как говорится, «схватились за оглобли телеги, легли поперек дороги». Но Гу оставался непреклонным.
— Если не хотите жить в городе, найдите пристанище где-то поблизости, в нескольких ли отсюда. Это почти сельская местность, — уговаривали друзья. — Там нет городской суеты, и в то же время это недалеко, мы сможем вас навещать и слушать ваши мудрые наставления. А это нам очень нужно. Ведь все мы растим детей.
— Я как раз и мечтал отправиться в глушь — в самые дальние горы. Зачем же мне жить где-то на полпути между городом и деревней? К тому же на самом виду у людей. Хлопот здесь, пожалуй, будет больше, чем в городе! Нет, это мне не подходит!
Гу простился с друзьями и через несколько дней вместе с семьей отправился в горы.
С его отъездом жизнь местных шэньши заметно потускнела. Что до историографа Иня, то он не только постоянно вспоминал Гу Тугодума, но даже видел его во сне. Ведь он потерял друга, который мог прямо сказать ему правду, указать на любой промах. Нередко на память ему приходили советы, которые Гу дал ему на прощанье, когда они сидели вдвоем в домике-башне. Каждое слово Тугодума, словно целебное зелье, способно излечить от болезни! Увы! Видимо, он больше не увидит своего дорогого друга! В память о нем историограф решил назвать башню, в которой они некогда вели беседы, «Башней, где внемлют советам».
Вернемся, однако, к Гу Тугодуму. Жизнь в дальних горах пришлась ему по душе. Гу чувствовал такую радость, как будто попал в обитель бессмертных, уподобился журавлю, парящему в облаках. Да, историографу Иню и его друзьям очень не хватало этого чудака Гу. Через несколько дней Инь отправил ему письмо со слугой, умоляя вернуться. Тугодум ответил решительным отказом. Все поняли, что он и в самом деле никогда не вернется, и мало-помалу от него отступились...
Однажды из уездной управы к Гу явился посыльный. Гу велено было ехать в город, поскольку за ним числилась недоимка. Эта весть очень расстроила Гу.
— Почему не тревожат людей из богатых домов? Их немало в нашей деревне. У меня же всего несколько му. С какой стати я должен платить подать?
— Вам известна поговорка: «Чиновник может ошибиться, гонец — никогда!» — ответил посыльный. — Хотите или не хотите платить — дело ваше, но объяснение вы обязаны дать.
Тугодум прожил в горах меньше полугода и, конечно, не думал, что на него обрушится такая беда. А главное, он дал клятву никогда больше не возвращаться в город. А что, если задобрить посыльного взяткой? Пусть что-нибудь наболтает уездному чиновнику.
— Я слышал, сударь, что у вас много знакомых среди городской знати, — сказал посыльный. — Напишите кому-нибудь записку, пусть замолвит за вас словечко. Возможно, вас освободят от подати.
Обращаться с просьбой к друзьям Тугодуму не позволила гордость. Ведь они на смех его поднимут. Нет, лучше лишиться денег!
— Мелкой подачкой вы не отделаетесь, — сказал гонец. — Придется выложить не меньше сотни. Может, тогда удастся для вас что-то сделать!