Ее мать умерла, когда Марине было семь лет. Кроме уютных детских воспоминаний, о которых нельзя понять, сама ли помнишь человека или нафантазировала его себе по фотографиям и рассказам, про мать оставалось известно, что она была депутатом районного совета. Марина не знала, всерьез ли ее покойная мама имела отношение к власти. Было только смутное ощущение, будто отношение к власти иметь можно, можно влиять на принятие решений. Можно, в отличие от теперешней ситуации, когда дверь Александра Волошина захлопнулась перед Марининым носом.
В ее семье не любили политику. Ее отец и дед, авиационные инженеры, когда Марина собралась поступать на политологическое отделение философского факультета МГУ, отговаривали девочку, не считая политологию профессией. Но отец был экологическим активистом (хотя сам и удивился бы, если бы его так назвали), бесконечно собирал соседей на субботники: сажать деревья, разбивать цветники и мести улицы в нескольких кварталах вокруг своего дома, ибо к концу 80-х годов с улиц Москвы совершенно исчезли дворники. Эти субботники, эта интеллигенция с чахлыми саженцами и ржавыми лопатами в неумелых руках рождали в Марине чувство, будто можно повлиять на жизнь вокруг себя, можно что-то исправить.
В старших классах школы, поскольку пионерская организация и комсомол приказали долго жить, Марина ходила в коммунарский кружок или Школу лидеров – что-то вроде скаутского отряда. Студенты педагогического института занимались с детьми историей, морским делом, риторикой, логикой, ходили в походы, устраивали праздники в деревнях… Странные праздники. Деревенские жители, кормившие скотину хлебом, потому что хлеб стоил дешево, а молоко дорого, пившие воду из луж, потому что далеко ходить до колодца, и праздник представлявшие себе не иначе как субботнюю дискотеку с обязательной дракой в конце, удивленно смотрели, как городская молодежь раскладывает у них за околицей ярмарочные шатры и приглашает их поучаствовать в веселых конкурсах. Некоторые участвовали: строгие парни (в четырнадцать лет купившие мопеды, чтобы к восемнадцати годам начать серьезно пить и на мопедах разбиться) лазали лениво по гладкому шесту за ленточкой, прыгали лениво через костер, ждали, когда же праздник войдет в нормальную колею, то есть закончится дракой. Но у «молодых лидеров» создавалось все же впечатление, будто праздник устроить возможно.
В городе «молодые лидеры» посещали детские дома и дома престарелых. Старики были беспросветно печальны. Им легко было помочь, просто поговорив с ними, но едва отвернувшись от собеседника, они немедленно забывали, что с ними кто-то говорил. Сироты были задиристы и подобострастны одновременно. Ходили в рванье, чай пили из майонезных баночек за неимением чашек. И еще они играли в такую игру, когда ловким движением пальцев следовало слегка придушить товарища, чтобы тот испытал минутное, схожее с наркотическим опьянением забытье. Но у «молодых лидеров» было все же чувство, будто можно помочь как-то и сиротам, и старикам.
Марина собиралась поступать на факультет журналистики. Чтобы иметь требуемые приемной комиссией публикации, Марина пошла к палаточному лагерю, разбитому между гостиницей «Россия» и Красной площадью. Там жили турки-месхетинцы. Они требовали какой-то исторической справедливости, но на их требования внимания принято было не обращать. Марина ходила из палатки в палатку и спрашивала, как живут в этом палаточном лагере дети: что едят, ходят ли в школу, не болеют ли. Выяснилось, разумеется, что дети в школу не ходят, болеют цингой, бронхитом и педикулезом, а едят взрослые консервы. Статью об этих детях Марина принесла в редакцию газеты «Московский комсомолец». Редакция от статьи отказалась, и Марина решила, что журналиста из нее не получится. Поступила на философский факультет.
К моменту Марининого поступления отделение политологии было разгромлено. После победы демократии в 1991 году решено было закрыть кафедру научного коммунизма. Все преподаватели, читавшие политологические книжки, в одночасье потеряли работу, вне зависимости от того, были ли они убежденными сторонниками советского режима или только считались коммунистами, ибо в Советском Союзе нельзя было работать политологом, не цитируя Ленина и Маркса. Преподавать было некому. Преподавали бог знает какие люди, нахватавшиеся политологических знаний из самиздатовской литературы и кухонных разговоров с диссидентами. Проучившись полгода, Марина перевелась с политологического отделения на философское и занялась герменевтикой, наукой об интерпретации. Она понятия не имела, как в реальной жизни герменевтика может быть применена.