Недавно Герберт перенес второй инфаркт, и эти эмоциональные схлестывания с сыном были ему явно не на пользу.
Луис, уже не сдерживаясь, прошел следом и продолжил свою шумную тираду насчет того, почему его юридические услуги необходимо оплачивать. Отец ясно дал понять, что по счетам, равно как и по налогам, сына платить не намерен. Он, мол, надеется на то, что сынок сдаст адвокатский экзамен и устроится наконец на нормальную работу. Луис разошелся не на шутку. Пошли-полетели словечки вроде «шулер великовозрастный», «старый, а дурной».
В конце концов не выдержал и Герберт. Он вскочил и замахнулся на Луиса. Последний раз сыну от него доставалось в двенадцатилетнем возрасте.
Похоже, Луис только этого и ждал. Схватив отца за шею, он швырнул его на пол и принялся бить головой о напольное покрытие, вместе с ругательствами изрыгая негодование, скопившееся за всю жизнь.
— Сукин ты пес, да я тебе отродясь не был нужен! Ты всегда меня ненавидел!
На шум прибежала Джейн и пыталась их расцепить, но сил справиться с Луисом ей, конечно же, не хватило.
Поняв, что не совладает, она метнулась к телефону вызвать полицию, которая, надо отдать должное, прибыла в считаные минуты.
Герберта полицейские застали в полубессознательном состоянии на полу. Рядом с ним сидела Джейн, которая с убитым видом обматывала мужу голову перемазанным в крови полотенцем.
Вынув табельное оружие, стражи порядка обошли дом, в итоге зайдя на шум в гараж. Там орудовал молотком Луис, круша отцовский «кадиллак». Буяна кое-как скрутили и в наручниках отвезли в участок. В это время к дому подъехала «скорая» и доставила Герберта в больницу.
Врачи признали у Герберта сотрясение мозга и несколько дней держали его под надзором в палате. По счастью, ничего серьезного они больше не нашли.
Так он впервые напрямую прочувствовал на себе сыновний гнев, который в свое время приходилось сносить Максу. Теперь отец понял, что старший сын не так уж ленив и не скудоумен. Он опасен!
Однако свидетельствовать против родной кровинушки ему было настолько невмоготу, что он в итоге забрал свое заявление, и Луиса вместо тюрьмы отправили на месяц в неврологический диспансер. После этого срока он мог быть отпущен, если врачи сочтут его эмоционально стабильным.
Кроме того, после выхода Луису судебным решением запрещался въезд в Гринвич, штат Коннектикут, где жили Герберт и Джейн. Но так как до этого их сын в насильственных действиях замечен не был, — исключение составлял Макс, но кто это упомнит! — то подозревать Луиса в опасности для окружающих у них не было оснований.
Быть может, в отсутствие контакта с ними он научится как-то сам заботиться о себе, найдет свой путь в жизни.
В невродиспансере Луис вел себя на удивление образцово и по истечении месяца был выпущен.
Джейн не тешила себя иллюзиями насчет того, что он отыщет себе нормальную работу, а уж тем более сделает карьеру адвоката. Причем в этом она винила почему-то себя и, несмотря на неуважение, проявленное Луисом, выбила из Герберта, чтобы тот открыл на имя сына счет, пусть даже скромный, и периодически отправлял на него суммы, чтобы сын мог поддерживать себя. Джейн надеялась таким образом хоть как-то облегчить финансовое положение Луиса. Быть может, он даже сумеет как-то приспособиться в жизни и худо-бедно существовать, пусть даже вне семьи.
Когда Макс вернулся из своих странствий и узнал о происшедшем, он лишь издал вздох облегчения. Наконец-то до матери с отцом дошло, кого они пригрели под сердцем, и они приняли какие-то меры, чтобы защитить — нет, не семью, а хотя бы самих себя. Луиса ему было, разумеется, жаль. Как-никак все годы вместе. Любой человек заслуживает помощи и сострадания. Но поддерживать с ним контакт он тоже не горел желанием.
А если откровенно, то в нем попросту укоренился страх. Не отмочил бы братец еще чего. С ним как на вулкане.
Глава 14
Уныние
1978 год
В Гарвард Макс возвратился с отрадной мыслью, что теперь его знания в антропологии, обретенные за время работы над фильмами, будут если не востребованы, то хотя бы по достоинству оценены профессорами и коллегами.
Как же он, наивный, заблуждался. Эта его сторонняя практика попросту не воспринималась соратниками по цеху. Дескать, какое отношение эти полевые вылазки имеют к серьезной теоретической работе? А уж выпускнику альма-матер такой популизм тем более не к лицу.
Макс разочаровывался в Гарварде, который порицала и профессура: рутина, схоластика и застой.