После четырнадцати лет лагерей Римпоче неожиданно выпустили, и ему удалось выехать в Непал, где он основал женский монастырь, преимущественно для беженок с Тибета, из которых многие прошли через ад истязаний насильников-маоистов. Там он и познакомился с Агатой, пригласившей его сюда на ритуал освящения ступы.
Сам Римпоче происходил из дзогчен, буддистов, сочетающих в своем учении кое-что от религии бон, а также от Падмасамбхавы, великого мастера тибетского буддизма. Бон, существовавший еще задолго до Будды, обладал, по общему мнению, магическими силами. Что же касается медитации дзогчен, то ее цель состояла в достижении так называемого радужного тела как указания на то, что душа обрела всезнание и способна в любое время принимать какую угодно форму.
Эго во многом схоже с состоянием нирваны, хотя и более колоритно в том смысле, что душа при этом может произвольно перевоплощаться в любое существо или вещество на свой выбор, будь то птица или гора, ручей или камень, животное или человек, а то и в саму радугу.
На пятый день занятий наступило и время освящения ступы. Переводчик попросил учеников собраться в круг и объяснил, что, пока все будут нараспев читать мантры, Римпоче понадобится кто-то для помощи в проведении обряда. Это большая честь.
Макс был единственным, кого особо не занимала завидная участь быть избранным. Неизвестно, ведал о том Римпоче или нет, но дело кончилось тем, что он выбрал именно Макса.
Не чувствуя в монахе чрезмерной просвещенности, Макс между тем проникся к нему искренним уважением. Дисциплинированность и рабочая этика неизменно вменяли Римпоче быть на ногах с четырех утра, давая частные консультации, а затем с восьми до четырех часов дня вести занятия. Вечера он в основном проводил в уединении, совершая обряды и медитации во всех подходящих для этого местах, разбросанных по вместительной территории ашрама — беседках, сараях, бунгало.
Отрадно было и то, что Римпоче оказался приверженцем мясной пищи. Почти каждую трапезу ему подавалась хорошая отбивная, котлета или гуляш с карри, рисом и овощами. Что, господа вегетарианцы, получили по носу? Это было тем более забавно, что Грэйс с большинством своих жующих морковку собратьев автоматически вписывали мясоедов в круги ада.
Два дня кряду Макс состоял, можно сказать, в услужении у колдуна. Он держал блюдо с освященным рисом, подавал Римпоче священные предметы, которые тот разбрасывал по всему сборищу, посвящая их разным богам и богиням с труднопроизносимыми именами.
Когда наступал черед протяжных, нудноватых мантр, именно Макс раскладывал и переворачивал страницы старинных книг. Бывало, что один лишь обряд охватывал двадцать, а то и более страниц, зачитывание которых занимало час с лишним.
Макс с объявлением каждого перерыва думал о том, что наконец сможет отделаться от почетных обязанностей, но Римпоче неизменно выкликал его снова. Постепенно Макс вжился в пышную образность церемоний. Время на протяжении этих ритуалов словно застывало, а в небе сгущались странные облачка.
Собравшиеся в один голос твердили, что облака формой напоминают им Будду, а значит, это именно он осеняет их своим присутствием. У Макса такой уверенности не было, но, помогая Римпоче священнодействовать, он чувствовал, что действительно с ним сблизился, и без всяких слов сознавал, что это связь на всю жизнь. Правда, медитировать Макса хватало от силы минут на двадцать. Потом это занятие начинало его жутко утомлять.
По завершении церемоний всех ждал истинный пир с блюдами на любой вкус — и острыми, и кисло-сладкими, и все это под вина и прочие напитки. Угощение проходило по принципу единовкусия. Мол, все на свете равно меж собой и одной еде перед другой не должно делаться предпочтения.
На тарелку, куда служители то и дело что-нибудь подкладывали, смотреть не полагалось. Не было и столовых приборов, так что надо было просто хватать то, к чему прикоснулась рука. Как результат, в ней наряду с печенюшкой оказывался какой-нибудь гарнир из овощей или вовсе что-нибудь экзотическое, с совершенно непонятным вкусом. В общем, весело и занимательно от начала до конца.