Звуки парень издавал бойко и зычно, очевидно не контролируя уровня громкости или того эффекта, который они оказывали на окружающих. При этом он был очень крепок, так что работник в поле из него вышел вполне приличный. От постоянных физических нагрузок руки, грудь и плечи Садха смотрелись почти как у взрослого, во всяком случае, куда внушительней, чем у его сверстников.
Его огромные темно-карие глаза искрами вспыхивали в лучах дневного света. С лица юноши не сходила улыбка. Приветствуя Макса, он стиснул его так, что тот поперхнулся. Шилпа аккуратным движением отвела сына в сторону.
— Он у меня очень сильный, но такой нежный! — улыбнулась женщина. — Мухи не обидит. Любит всех, а уж в животных вообще души не чает, любую зверушку готов обласкать. Нам мальчик, понятно, в радость, а не в обузу, хотя, конечно, порой приходится держать ухо востро. Без присмотра его оставлять нельзя.
В глазах женщины, вопреки ожиданию, читалась не печаль, а исключительно любовь.
Максу приглянулся Садх, который точно так же привязался к гостю. Он то и дело подносил ему что-нибудь вкусненькое, при этом подходил почти вплотную и не мигая смотрел ему в глаза. Та неотступность и пристальность, с какой он это делал, несколько смущала Макса, но при этом он чувствовал странную непостижимую внутреннюю связь с сыном Шилпы. Безоговорочная, по-детски серьезная любовь, которой лучились огромные глаза парня, отражалась в душе теплом и доверием. Неожиданно для себя Макс отвечал взглядом на взгляд и замирал как завороженный.
После обеда Шилпа с дядей Гуптой повели Макса в кабинет Б. Н., всегда служивший в семье местом собрания ученых людей. Полки прогибались под тяжестью фолиантов и карт, на столах кипами лежали эскизы, чертежи и рисунки. Были здесь и раритетные манускрипты, некоторые весьма почтенного возраста, по большей части с рисунками. Все это составляло драгоценное достояние Махаров — семейства, славного своей ученостью.
Первым заговорил Гупта, которому до девяноста оставалось менее одного года.
— Мы ждем тебя уже давно, — открыл он. — Скоро восемнадцать лет, как умер от рака мой племянник, мой Б. Н., которому не было еще и пятидесяти. Последние свои месяцы он провел здесь, в этой самой комнате, куда мы ему поставили койку. Насколько тебе известно, он любил книги. Последние годы своей земной жизни Брама изучал древние тексты Упанишад, составляющих основу наших священных индуистских традиций и верований.
Гупта протянул Максу розовую общую тетрадь с красивым эстампом: горы, деревья и ручей.
— Б. Н. до последнего дня вел свои записи. В день смерти он передал их нам с Шилпой и велел беречь, потому что наступит день, когда некто начнет его разыскивать. Тому человеку и надлежит отдать тетрадь. Мне кажется, что это ты и есть. Сам Б. Н. этого не говорил, но за последние семнадцать лет им никто не интересовался. У меня нет причин думать, что на свете есть еще кто-то, чьего появления стоит ждать.
Макс осторожно принял тетрадь, не зная, открывать ее сейчас или нет.
Пока он стоял в нерешительности, заговорила Шилпа:
— Все то время я находилась рядом с отцом, ухаживала за ним, когда он угасал от недуга. Мы еще сильнее сблизились. Ведь с кончиной матери я была ему самой близкой из женщин. Как раз тогда я вынашивала первого ребенка, и это доставляло радость нам обоим. В последний день своей жизни он передал Гупте тетрадь и сказал нам, что тот, кто за ней придет, не должен увозить ее из этого дома без сопровождения моего пока еще не родившегося первенца. Она может кочевать по всему свету, но когда-нибудь должна быть обязательно возвращена в эту комнату и всегда должна храниться поблизости от внука.
Опять заговорил Гупта:
— Не сочти это за странность. Я, должно быть, рассказывал тебе в нашем тогдашнем разговоре, что в роду Махаров полным-полно своеобычного и странного знания.
В эту минуту Максу вдруг вспомнился и тот йог, и космическое путешествие.
Голос Гупты вернул его к реальности:
— Нам в те минуты было не до вопросов. Мы не пытаемся задавать их и сейчас. Ты волен читать эти записи здесь, в нашем доме, или взять их, если понадобится, куда-либо еще. Но в таком случае тебя должен будет сопровождать Садх. Он и был не рожденным на тот момент ребенком.
Макс был разом и растерян, и озадачен. При всей причудливости своего ума Б. Н. никогда не был склонен к фиглярству или пустому фантазерству. К чему все эти странные условности? Что это за подарок такой, в конце концов?
— А что в этой тетради? — поинтересовался Макс.
— Ни Шилпа, ни я, ни кто-либо другой ее не открывали, — признался Гупта. — Б. Н. сказал, что записи предназначены тому, кто придет его разыскивать. Всем остальным они ничего не скажут.