-Нет, вы только посмотрите, что я наделал, какой ужас! – простонал Эктор. Каждое произнесенное им слово было пронизано отчаянием. Я хранил молчание.
-Но каковы ее намерения, какова цель? – сокрушался он.- Ну, что мне теперь делать? О господи! В чем тут дело?
Тут я пришел в себя, и у меня вырвалось проклятие.
-Я не могу ждать, когда она вернется, - сказал я.
-А что если она не вернется?
Это меня очень удивило.
-Простите Уильям, что не сказал вам сразу. Я узнал об этом только вчера. Серьги, которые вы ей отдали, стоят гораздо дороже. Они внесены в каталог Граммона , где перечислены самые выдающиеся драгоценности, представляющие историческую и антикварную ценность. Граммон понимал разницу между ценой и ценностью. Серьги созданы в 1912 году в Париже, в мастерской Анри Пика. Изумруды весом чуть более 10 карат инкрустированы в платину с 18 бриллиантами. Продав их на аукционе, вы могли бы выручить не меньше миллиона долларов.
-Она не вернется, поэтому надеяться мне не на что, - проговорил я.
-Простите меня, ради бога, - взмолился несчастный ювелир. – Дьявол лишил меня ума.
-Не считайте себя виновным, Эктор.
-Но вина – или лучше сказать беда – заключается в моем выборе. Если кто виноват, это я. О, боже! Видеть, как вы подавлены, как душите в себе обиду на меня – это горькая мука!
-Дело, как видно, безнадежно - и сказать тут больше нечего, - вздохнул я.
- три дня я провел в отеле: не имея привычки к беспорядочной жизни я тем не менее ходил из угла в угол, стоял у окна, пытался читать газеты, лежал на кровати: душа была неспокойна, ожидание делало меня нетерпеливым, хотя я и был одержим надеждой сподобиться благодати, скучные часы наполняли меня унынием, даже при том, что иногда мечты вызывали временный прилив сил: я постоянно думал об Экторе и каждое утро надеялся, что он придет с утренним визитом и сообщит, что княгиня выполнила свое обещание. Разумеется я думал и о Берте и о всех возможных для меня последствиях. Стало быть мы не виделись три дня и на четвертый, когда я стал уже проклинать эту второсортную русскую княгиню, а в нашем деле было столько же вероломства, сколько алчности – хотя русские никогда не вызывали у меня симпатии я не собирался винить целый народ за подлость, совершенную одной бессовестной русской женщиной, - я понял, что должен рассказать Берте о своей неудаче. Когда я одевался, а время было уже за десять, я подошел к окну и посмотрел вниз. На противоположной стороне улицы, спиной к стене стояли два мужчины в серых плащах и шляпах и оба держали руки в карманах. Если бы не одинаковые плащи и шляпы в них не было бы ничего такого, что могло бы привлечь мое внимание. С каждой минутой во мне усиливался интерес – не к ним, конечно – но к тому, за кем они следили. Было похоже, что они немцы и мое невысокое мнение о них вызвало у меня усмешку. Почему, подумалось мне, немцам даже за границей нравится чувствовать себя немцами? Этот банальный и неуместный в их деле стиль – фетровые шляпы с опущенным спереди полем и серые плащи с поднятым воротником вызвали в моей памяти образ всегда серьезного Хэмфри Богарта. Когда я вышел из отеля, они по-прежнему стояли на своем месте: один смотрел в сторону, а тот, кто смотрел на меня, толкнул напарника локтем и он тоже устремил на меня прямой взгляд. Как! Я очень удивился тому, что они следили за мной. Помню, как подействовала на меня эта мысль: меня охватило смятение. Не успел я повернуться, чтобы пойти по улице ко мне приблизился мужчина с серьгой, которого я видел на вилле княгини. «Надо ехать», сказал он. «Куда?» спросил я. «Давай иди» бросил он. Теперь я вообще перестал что-нибудь понимать. Он втолкнул меня на заднее сиденье машины, а сам сел рядом. Второй мужчина, сидевший слева, показался мне еще более мрачным и неприятным. Я посмотрел в окно и увидел, что те двое, в одинаковых плащах, пришли в движение, они шли по тротуару параллельно машине, которая медленно двигалась в потоке, и смотрели в мою сторону – они, как и я едва ли понимали, что происходит. Мы ехали в полном молчании, я поминутно смотрел то на одного мужчину, то на другого: в каждом было что-то от гориллы, которая, как известно, лишена ума и одухотворенности. Я посмотрел на мужчину с серьгой, потом на того серьезного с усами, кто сидел слева, и думая, что с таких злобных и грубых лиц надо сделать гипсовые маски, спросил: