Когда я подходил к вилле, то увидел впереди, на дальнем углу мужчину, он курил. По плащу, в который он был одет, по манере держать себя, я угадал в нем сыщика. У меня в глазах потемнело от страха, что драгоценности нашли. Я свернул с дороги и пошел вдоль забора, зная, что со стороны сада есть калитка. Прежде чем войти я долго смотрел в сад через забор. Войти я не решился. Я прошел вдоль забора, повернул налево, и вышел на улицу. Тот мужчина, а я чуть не налетел на него, оставался на прежнем месте, но, как оказалось, его местонахождение здесь, никак не было связано со мной. Из дома напротив вышел мальчик. Мужчина был близорук, и когда мальчик протянул ему записку, он надел очки, прочел ее, что-то сказал мальчику и пошел выше по улице. Потеряв его из виду, я вошел через ворота во двор, немного постоял на месте, и только убедившись, что никого постороннего нет, пошел в сад, чтобы забрать чемодан – я его перебросил через забор. Десять минут спустя выложив из контейнера все содержимое в чемодан, я вышел из домика садовника и пошел к калитке, и притом торопливо.
Шестнадцатого июля, напомню, дело было в 1947 г., я проснулся богатым, в постели усыпанной драгоценными камнями и украшениями. Я спал вместе с ними: вместо мученического венка мою голову украшала тиара, но она съехала на бок и немного сдавливала виски. Я решил отплыть из Аргентины на американском корабле «Калифорния», он уходил в субботу, в четыре часа. Никогда, насколько я могу судить, я не чувствовал себя лучше. В середине лета все страдали от жары, необычной для этого сезона, страдали все кроме меня – избыток солнечного тепла был для меня избытком света и радости. Я любил жизнь такой, какой видел ее вокруг себя, разумеется, это не трудно понять, если вникнуть в поразительные обстоятельства, при которых я чувствовал себя счастливым. Меня охватывали безудержные порывы петь, танцевать, и кричать - радостью исходила вся моя душа. В тот день в опустевшем городе температура воздуха поднялась до 30 градусов по Цельсию. Кто мог удалились в свои загородные дома, те, кто не могли уехать, спасались от жары в море: пляжи были наводнены людьми. Я поехал к Эктору, чтобы попрощаться с ним, но магазин был закрыт. Тогда я взял такси и поехал к Мессону. Я был у него в долгу. Хотя частые встречи стерли новизну наших отношений, радость с какой я ехал к нему оставалась неизменной. Я собирался рассказать ему абсолютно все и подарить бриллиант, весом в 65,8 карат – вот к чему привел прилив дружеских чувств. Мне казалось, что он ждет меня с большим нетерпением. Его квартира была на третьем этаже, в самом конце глухого коридора. Дверь была приоткрыта, я постучался и вошел в квартиру. То что я увидел не позволяло мне судить об истинном положении дел, но заставило содрогнуться: почти все вещи были разбросаны, стулья опрокинуты. Нетрудно понять, это были следы людей, которые устроили здесь погром. Я счел за лучшее поскорее спустится на улицу. Как я выскочил за дверь – не помню, но только оказавшись снаружи я почувствовал себя в относительной безопасности. Но меня беспокоила участь Мессона. Я не знал, где находится особняк, в котором меня держали пленником, но даже зная адрес, я вряд ли бы осмелился там появиться из-за опасности столкнуться с Отто. Тут я вспомнил про клуб «Сова», там собиралась нацистская клика. Я знал также, что тайную организацию бывших немецких офицеров, которые жили в Аргентине под новыми именами и фамилиями, возглавляет их лидер по фамилии Блекет. Правительство Перона знало об их существовании, но предпочитало о них молчать. У меня не было и нет до сих пор никаких сведений о прошлом, привычках и слабостях этого Блекета, но еще не изгладилось воспоминание об одной памятной встрече с ним. Среди целого роя воспоминаний, оставшихся в моей памяти, мне наиболее дороги несколько случаев, включая этот. Я приехал в район Палермо и довольно быстро нашел клуб, он размещался в богатом и красивом доме с ионическими колонами, что было не удивительно. Мне повезло, был вечер четверга. Швейцару, который встретил меня в вестибюле, я сказал, что у меня важное дело к м-ру Блекету. Вскоре я увидел в проходе двух человек, один приподнял край бархатной портьеры, другой смотрел на меня. Вся сцена была достаточно нелепа: ко мне подошел мужчина с широкими плечами и спросил, какое у меня дело к м-ру Блекету, я перевел взгляд на тех двоих в дверном проеме, безошибочно определил во втором самого Блекета и сказал, прямо обращаясь к нему: