Я стоял у окна и смотрел на улицу, еще малолюдную в этой утренний час и в голове у меня царил хаос. Странные мысли мне приходили. Вот так страх тревожит сознание, когда не чувствуешь себя в безопасности. В таком состоянии я был лишен способности спокойно смотреть на вещи. Мессон все еще спал, хотя было начало девятого, я не мог выйти, не сказав куда и не оговорив с ним дальнейшие наши шаги. Два дня назад я продал на черном рынке изумрудную подвеску, не зная, что за скупкой и продажей валюты и драгоценностей несомненно следят агенты тайной полиции, а те, как водится, были осведомителями у нацистов. Это был уже третий случай продажи редких драгоценностей за четыре месяца, а последний так поднял на ноги людей Бормана. Отныне моя судьба находилась в руках каких-нибудь двух отъявленных негодяев, и они объявили на меня охоту. Я собирался уехать с Мессоном в Чили. Пусть нам сопутствует удача! Разве мы ее не заслуживаем? Гораздо позже, вспоминая каких волнений стоили мне бегство и последовавшие за ним преследования, я найду, что все события описываемые здесь, составляли романтику этого самого яркого и энергичного периода моей жизни. Наконец, Адольф – в общем простое и хорошее имя, но не настоящее, поэтому начиная отсюда я буду называть его Фредерик – это имя более светлое, да еще музыкальное, первое имя Иоганн более древнее и тоже предпочтительное – да и то потому, что тоже его собственное, но я все таки буду называть его Фредерик. Мы с Фредериком позавтракали, я отложил все объяснения до более подходящего времени, и сказал, чтобы он ждал меня в отеле, пока я не привезу свои вещи, тогда и решим, как быть.
Когда я приближался к отелю то думал о Блекете и надо же, я столкнулся с ним лицом к лицу: я остановился, обернулся и увидел, что его охранник идет за мной. Раньше, чем я посмотрел на Блекета, послышался голос, громкий и властный:
-Ах, Уильям! Уильям! Подумать только, один легкомысленный юноша, да еще американец в особенности, вносит смуту в такой стране, как Аргентина. Вы так лживы и изворотливы, что никакому русскому с вами не потягаться.
Я хоть и улыбался, в душе был так напуган, что не сумел скрыть своего беспокойства.
-Мистер Блекет, разве вами не руководит то же стремление казаться не тем, чем вы были в действительности, - парировал я. – Как бы вы не старались выдавать себя за другого – вас ничто не спасет – настолько это очевидно!
-Черт побери, Гримм, будьте любезны говорить только за себя.
-А что я сказал такого? Я только сказал то, что все знают.
-Я не раз терпел вашу дерзость, но больше не буду. Вы невоспитанны. Для вас честь пустой звук, о долге вы имеете отдаленное представление. Но чему удивляться, вы ведь американец!
-Зато у вас, немцев, имеющих высокие идеалы и представление о чести, хорошо получилось приспособить их к своим амбициям завоевать полмира. Но мы вас победили.
Этой фразой я образно говоря высек своей непоколебимой уверенностью самомнение напыщенного человека. Он даже растерялся, но оттого, что не мог возразить мне.
-Это какая-то комедия уловок! С меня довольно! Вы не в том положении, чтобы мне угрожать! Терпение мое лопнуло, и я требую: отдайте драгоценности немедленно! – сказал Блекет с плохо скрываемым раздражением
-У меня их нет.
-Два дня назад, какой-то молодой человек продал на черном рынке изумрудную подвеску, вы, конечно, слышали об этом, ведь эта сделка наделала шуму, так что только об этом и говорят. Ведь это вы были?
-Я! Вот это новость!
-Значит не вы? – Блекет презрительно хмыкнул.
-А был ли я там?
-Тогда вам нечего бояться. Внутри вас ждут люди Бормана, они будут счастливы вас видеть. Как жаль, что они отдадут вас в руки тайной полиции.
-Какая разница кто со мной хочет свести счеты! Они или вы?
-Вы так неосмотрительны, так безрассудны! И как молоды! Неужели не понимаете, что они причинят вам боль и страдания, вы не представляете себе, что они делают, чтобы заставить признаться.
Даже самое смутное представление о них рождало во мне отвращение почти нестерпимое.