Два спокойных дня, проведенных в дороге и отдых в Сан-Луисе, развеяли нашу тревогу.
-Что до Луиса, то он мне не понравился совсем, - сказал я, когда мы садились в автобус.
- занял место у окна, Фредерик у прохода, он заметно оживился: глядя на холмистую возвышенность, по которой мы ехали, он говорил в каком-то приливе мечтательности, вполне мною понятной, говорил, не заботясь о том, слушаю я его или нет, о разных вещах, не имевших к нам никакого отношения. был безучастным в этом разговоре, время от времени бросал на него взгляды и кивал, делая вид, что слушаю, а сам смотрел в окно на однообразный пейзаж, который составляли рассеянные по холмам камни и кустарники и уносился мыслями к тем событиям, которые так причудливо нагромоздившись одно на другое, то теряли в моих глазах убедительность, то требовали объяснений, то внушали тревогу: и хотя я дорожил драгоценностями и был, конечно, готов рисковать собой ради них, я не мог не думать о том, что они принадлежат Борману, а до него были в руках Берты, Вальтера, Розена и не знаю, кого еще, но теперь эти великолепные предметы роскоши подчинили меня себе и я, как все до меня, здесь поименованные, не хотел делиться богатством с другими.
Итак, мы благополучно добрались до Мендоса: первым делом – принимая в соображение сезон и местоположение, мы купили себе теплую одежду и перчатки, хотя был июль, дневная температура не поднималась выше двенадцати градусов с плюсом, а ночью температура опускалась до четырех, а между тем следует помнить, что город располагался у подножия Главной Кордильеры величественных Анд. Мы остановились в небольшом отеле на проспекте Колон, куда приехали на трамвае. Вечером поужинали в ресторане Мария Антуанетта: я заказал себе спагетти, а Фредерик традиционную миланезу – это мясо в сухариках, пили превосходное местное вино: вышли в хорошем расположении духа, ибо после хорошей кухни и прекрасного выдержанного вина и быть иначе не могло. Весь следующий день мы провели в экскурсиях, начался он неожиданно и был приятным на всем протяжении: не зная, куда пойти, мы просто сели в трамвай и поехали по городу. Вышли на конечной остановке и оказалось что здесь поблизости находится знаменитая винодельня Бодега Лопез – мы получили большое удовольствие от знакомства с нею, хотя для нас она не была целью. Затем были руины церкви Святого Франциска, музей, площадь Испании и парк Сан-Мартин. Приятные впечатления как бы закрывают собой картины творимого человеком зла, они делают нас восторженными, а в таком состоянии мы склонны скорее восхищаться миром, чем осуждать его. Даже чувствительный и благородный Фредерик, неизменно утверждавший, что все люди порочны и каждый старается скрыть свою подлую сущность, в этот день был благодушно настроен и в его рассуждениях – обычно я находил в них изящное обличение и дидактику, - не было ни одного негодующего слова, как если бы все приятные впечатления этого дня были естественным продолжением дорожного путешествия. Уже в отеле Фредерик пошел к себе, чтобы переодеться, вернувшись, он застал меня в том же состоянии, в каком оставил: я был бодр и оживлен: час-другой мы сидели у меня в комнате в непринужденной обстановке, оба были в халатах и тапочках, мы играли в карты, пили вино и смотрели через открытое окно на ярко освещенную улицу. Фредерик был мечтательно настроен и в такой мере благодушен, что удивил меня своим в высшей степени серьезным суждением , когда принялся за свои обычные разглагольствования. Вообще в его монологах было много тонких мыслей, образных выражений, гротескных тирад и патетических пассажей. Вот лучшее высказывание этого образованного человека: «Любая душа, будь она открытой или замкнутой в себе бесформенна в общепринятом значении слова. Как я уже говорил, она не может обрести форму даже будучи вместилищем чувств и индивидуальности. Если душа не воплощается только в одном человеке, имеет ли она свой собственный внутренний мир? Хороший вопрос, не так ли? Кажется, что душа создана для тела, а тело – для нее. Душа пребывает и сама в себе и в моем теле. Превосходящая мою тленную природу, но с ней слитая - важная ее составная часть, с тем вместе не отделимая от Бога она теряется в отвлеченностях, которым дает пищу. Какое-нибудь пятно имеет форму, но у него нет живого содержания, тогда почему душа богатая своим содержанием – это неделимое целое, в котором хорошее и плохое как-то уравновешено, лишена формы, плоти, а значит и веса. Невидимая, почти всегда немыслимая, она дышит в жизни, часто бывает ранена в порыве к лучшему, лишена постоянства. По нашему мнению чистая душа излучает лилейно-белый свет, но я никогда не видел сияния чистой души, только поэты боготворят ее природу. Мы от души наслаждаемся, смеемся от души, любим всей душой, но мы лишены любопытства к своему внутреннему миру, а потому никогда не думаем о ней с тем благоговением, которого она заслуживает. Мы знаем о ней ровно столько, сколько знаем о божественной природе мотылька, а ведь его существование это тоже история жизни. Так или иначе, постичь во всей полноте человеческую душу невозможно, ибо она рассеяна в прошлом и настоящем: разве не осталась она в пережитом волнении, как ее много в смятении, здесь она исходит в нежности, там возвышенная страданием она равно способна на правду и на заблуждения, она в духе противоречия, в страстной любви, все затмевающей собою, в буйном протесте, вот она прячет радостно деньги в кошелек, где-то она цепенеет в холодной отчужденности, ее можно найти в возвышенной поэзии и вместе с тем в изящной виньетке на рисунке, в шуме и сете, в проявлении милосердия, в отрешенном взгляде на огонь, в силе чувства, она вызывает отвращение и воплощается в «надувательстве». Удовольствие ради удовольствия – пустое занятие, которому мы придаем несуществующую важность, но когда в душе, которая жаждет отдохновения, есть довольство и умиротворение, которое мы обычно испытываем созерцая летним вечером безмятежный прилив, а этот вид создает впечатление тихого покоя, именно тогда удовольствие становится лучом света на затененной поверхности бытия».