Много приятного, много разнообразного, много печального было в этой поездке. Мне думается, что в любом событии заключена сила, которая действует тогда, когда потребность в последствиях ее вызывает. Из этих слов можно составить себе приблизительное понятие о том, какой неизбежностью исполнены самообман и принуждение, перемена к лучшему и трагедия. За пять дней, которые мы с Фредериком провели вместе – из Буэнос-Айреса в Сан-Луис, из Сан-Луиса через Рио-Куарто в Мендос, таков был наш путь, я почти издержал все свои деньги, поэтому и был решительно настроен вернуться в Буэнос-Айрес. Больше всего, однако, меня угнетала моя неспособность похоронить Фредерика, и винить меня в этом нельзя. Если бы я пришел в полицию, мне пришлось бы объяснить связь между нами и нашим бегством и преследованием. Разбор хотя бы последнего обязательно поднимет вопрос моего участия, а тот в свою очередь приведет к другому вопросу: что заставляет меня сочувствовать Фредерику. Я не могу ответить на любой из них со всеми подробностями, без того чтобы не усугубить свое положение. На следующее утро я уехал в Буэнос-Айрес.
Год спустя.
Конечно, я не мог забыть Фредерика, и не раз представлял себе все обстоятельства его смерти. Он даже явился мне во сне. Я был и остаюсь несчастным таким исходом, не говоря уже о том, что месть Блекета намного превосходила меру его вины. Он был человеком долга, но не изменником. Больше не скажу ничего. Находясь в Америке, я продолжал поддерживать в виде переписки отношения с ювелиром Альберди, который был полон готовности служить мне, и м-ром Аннингом из американской миссии: уважение мое к Ричарду (так звали Аннинга) быстро выросло вместе с доверием к нему. Только ему я был вынужден рассказать всю правду. Аннингу искренность моя пришлась по душе, он сам был благороднейшим из людей и в других ценил то, что было свойственно ему самому. Он знал, что своим богатством я обязан не кому другому, как именно Берте. Я не успел побывать на кладбище, и когда приближалась годовщина ее смерти, попросил его оказать мне услугу и отнести цветы на могилу Берты. Это было в конце июля. Вскоре он позвонил мне в Нью-Йорк и сообщил две новости сразу. Первая огорчила меня не меньше, чем удивила вторая. Он сказал, что на кладбище Св. Марка нет могилы Берты, обнаружить ее не удалось, мало того, его удостоверило в этом отсутствие не только записи в кладбищенском реестре, но и каких-либо бумаг, свидетельствующих о ее смерти. Тогда он предпринял небольшое расследование и обратился в газету, опубликовавшую некролог. Он пожелал узнать, кто дал объявление, и выяснилось, что лицо оплатившее публикацию некролога было анонимным. Аннинг всполошил все мои чувства. Какую тайну скрывал тот некролог? Было в нем что-то такое, чего я не мог понять, но это немыслимое обещало ввергнуть меня в новые приключения. Хотя Аннинг не без оснований и полагал, что это была имитация смерти, которою Берта, как видно, избавила себя от преследования, я отказывался в это верить - стоило только этой мысли возникнуть, как я отвергал ее: мне казалось это противоестественным, тем более что был легкий способ преодолеть эту трудность, и он заключался в простой возможности уехать в любую страну, а у благоразумной Берты с ее богатством, такая возможность была и скорее всего, она осуществилась. «Ведь трудно допустить, что при всех способах выжить, она выбрала наименее подходящий» - сказал я.