Аннинг добровольно продолжил расследования: он не скрывал от меня, что не может успокоиться и его больше всего занимает мысль, где Берта. А это был важный вопрос как для меня, так и для него самого, а важным он стал, когда обнаружилось, что Берта и герцогиня Абенсберг одно лицо. Меньше, чем два года назад, герцогиня пожертвовала американской миссии значительную сумму. Аннинг, имея о герцогине лишь слабое представление, написал письмо с благодарностью, сказал, что миссия многим обязана ее щедрости, и что ему лично лестно ее высокое покровительство и уверил, что готов принять ее там, как только она этого пожелает, чтобы воздать должное ее великодушию. Она ответила, что ей не представляется никакой возможности увидеться с ним, во всяком случае, в ближайшее время, но она обязательно соблаговолит посетить миссию, если день и час визита будут предоставлены на ее усмотрение.
В середине августа 1948 года, как раз тогда, когда я собирался вернуться в Аргентину, чтобы забрать оставленные на хранение драгоценности, которые я доверил Аннингу, - уезжая, я взял с собой примерно половину, он потряс меня новостью. Он все таки нашел Берту: она жила в приюте для пожилых людей, который содержался на деньги Немецкого Красного креста. Я прилетел в Буэнос-Айрес 27 августа, и первым делом отправился к Альберди, он пригласил меня отобедать с ним: в ресторане, я рассказал ему во всех подробностях дело Берты, ведь он и без того знал о моих отношениях с ней. Догадки Аннинга и на него произвели впечатление. Он нашел их достаточно обоснованными и мне сказал, что Берта скорее всего исчезла вместе с драгоценностями Бормана после того, как устроила имитацию своей смерти. Видя, что ему больше меня хочется вникнуть в суть этой бриллиантовой интриги, и вполне уверенный в благонравии и порядочности Альберди я по собственному побуждению откровенно рассказал ему, как обстоит дело на самом деле. Я был рад тому, что уже можно не делать вид, будто я не знаю, где драгоценности. Рассказывая обо всем, я с любопытством ждал, в каких выражениях он ответит мне, но ювелира мой рассказ изумил куда меньше, чем я ожидал. Он сказал, что догадывался, что я замешан в эту историю, но не знал в какой степени. Я спросил, не сердится ли он на меня за то, что я так долго уклонялся от признания, не говоря уже о том, что с моей стороны было непростительно усомниться в искренности его расположения, особенно после того, как он с симпатией отнесся к моему. На это он ответил, что не может сердиться на меня за то, что я не торопился делиться с ним своими планами.
Возрождение Берты, встреча с ней, - я допускал, что она не забыла меня, необходимость вернуть ей оставшуюся часть драгоценностей, которые хранил Аннинг, как и повелевал мне долг, моя признательность, встреча с ним, была ли Берта озлоблена или сокрушена тем, что впала в крайнюю нужду и вынужденно живет в приюте, какое впечатление произведет на нее мое появление, могла ли она предположить, что камнями завладел я, все это не выходили у меня из головы даже ночью.
В приюте нас с Аннингом встретила монахиня и проводила в большую комнату, где в этот момент собрались все постояльцы: вдоль глухой стены, украшенной мишурой, стояли в ряд мальчики в возрасте от десяти до тринадцати лет, они красиво и мелодично пели религиозную песню вместе со всеми людьми, сидевшими за столами. На всех столах стояли стаканы, бутылки кока-колы, фрукты, хлеб, жареные куры, и белые тарелки, на которых лежали батончики сникерс и марс – по два на каждого: так мы оказались на дне рождения какого-то мальчика. Я быстро нашел Берту, узнал ее со спины, прежде всего по седым густым волосам, которые она имела обыкновение высоко поднимать, она сидела на грубом стуле, сложив руки на животе и наклонив голову к правому плечу, тоже пела. Хотя это была старая женщина, которую я мало знал, все в ней было мне дорого. После исполнения песни, как принято, все встали и спели на американский манер, ставшую повсеместно распространенной Happy Birthday to You, затем последовали аплодисменты, они предназначались восьмилетнему слепому мальчику. Он был взволнован вниманием и заботой к себе, но, не имея возможности видеть, трогательно выражал свою радость тем, что порывисто прижимал к лицу свои руки. Когда выступавшие дети расселись за столами, с тарелок мигом исчезли шоколадные батончики, горя желанием насладиться удовольствием они начали праздничный обед со сникеросов и марсов. Я подумал, что нетерпение их – от нужды. Монахиня, уловив мой взгляд, слегка кивнула, пошла по проходу и остановилась возле стола, за которым была Берта. За те несколько секунд, которые понадобились монахине, чтобы сообщить старой женщине, что к ней пришли, я пережил волнений больше, чем за всю прожитую жизнь. Берта не вставая повернулась и посмотрела в нашу сторону, затем перевела взгляд на монахиню и пожала плечами, как если бы была удивлена. Я был в недоумении, я думал, что она наполнится вспыхнувшей в ней радостью, стоит ей только увидеть меня. Отчего же она медлит? Оказалось, что Берта была близорука. Наконец, уступив настоянию монахини, она вышла из-за стола и с бесчувственным видом пошла по проходу. Пока она шла, я ловил себя на том, что отчаянно хочу броситься ей навстречу и заключить в объятия, но я сдержал свой порыв. Радости моей не было границ, когда приблизившись ко мне очень близко, она узнала меня, схватила за руку, выше локтя и проговорила: «Боже правый, Вилли!» Она смотрела на меня с умилением, с выражением такой нежности на лице, которую я не берусь описать, за отсутствием подходящих слов. Мы обнялись. От волнения Берта ослабла, и мы сели за стол. Я не отпускал ее и тогда, когда мы сидели, сжимал ее руки на середине стола. Говорить не могли, только смотрели друг на друга. Берта плакала, неожиданная встреча тронула ее до глубины души, а я, глядя на нее с обожанием, думал, что люблю ее морщины, ее старомодное изношенное платье с кружевным воротником, люблю ее чересчур высокие седые волосы, люблю модуляции ее голоса, мягкие обертоны в нем, ее элегантную тяжеловесность, вздохи, исполненные горечи и грусти, - люблю ее всю, как самого родного мне человека. Молчание длилось не одну минуту. Я смотрел на растерянную Берту и ждал, пока она соберется с мыслями.