- Прекрасно. Ты согласишься сделаться моею в Париже? – спросил Эктор.
- Все к лучшему- сказала Гретлин и посмотрела на него с какой-то особой нежностью, - только я хотела бы, чтобы церемония венчания была обставлена тихо и скромно, - ответила она.
-Пусть так и будет, душа моя, - согласился Эктор.
Гретлин кивнула и отвела грустный взгляд в сторону.
-Что омрачило вашу радость? – спросил я.
-Что до этого, - прерывающимся голосом произнесла она, - то вряд ли я не радуюсь при мысли, что после долгих лет бед и лишений я наконец достигла семейного благополучия и, совершенно для меня неожиданно, обрела место жительства, просто воспоминания о прошлой жизни такие мучительные, что мне на минуту стало грустно.
-Значит, все решено. Мы летим в Париж, - воскликнул я.
-А скажите-ка, Уильям, где сейчас герр Мессон? Я не перестаю о нем беспокоиться,- обратилась ко мне Гретлин.
-Да, и мне так же, как и ей, не терпится узнать, где он? – подхватил Эктор, устремляя на меня однозначный взгляд. Он сделал вид, будто ничего не знает о нем, ибо я просил его держать в тайне смерть Мессона. Но пришло время сказать правду.
-Он был убит недалеко от чилийской границы.
Гретлин побледнела от моих слов, ее чувства и мысли спутались, она опустила глаза и непроизвольно исторгла из глубины сердца вздох. Затем до меня донесся приглушенный стон, вырвавшийся из горла бедной женщины, душа которой вопила в отчаянии, а когда стало совсем тихо я услышал: «Мингерр!».
-Как? Когда? – спрашивает Эктор, бросая взгляд на потрясенную женщину.
-Год назад, - ответил я, впадая в печальный тон. - Мы были вместе, я сопровождал его в Сантьяго, где Фредерик хотел обосноваться, но на пути к границе нас настигли люди Блекета, они затащили его в машину и уехали. Оставшись один, я пошел обратно в город и примерно десять минут спустя нашел его мертвым на краю дороги.
-Вы оставили его лежать, там на дороге?
Итак, уладив дела, мы впятером отправились в аэропорт, и четыре часа спустя благополучно прилетели в Париж. Часть драгоценностей была на Берте: рубиновое ожерелье на шее, серьги в ушах, золотой браслет и кольцо с изумрудом на руке, остальные 14 предметов я уложил в шелковый платок, который повязал вокруг талии. Труднее всего было спрятать два огромных бриллианта, один мы сунули в высокую белую баночку крема для лица фирмы «Пондз», а второй – самый большой, - Берта спрятала под юбку. Нам пришлось все драгоценности взять с собой: Берта намеривалась некоторое время пожить в Париже, а потом вернуться в Германию, но узнав, что дом ее в Дрездене, где она родилась и выросла, разрушен, она решила оставаться в Париже до тех пор, пока не получит американскую визу. Мы сняли маленький дом за сходную цену, и стали жить в полном достатке и довольстве. Расходы были большими, деньги таяли, поэтому на третий день мы с Эктором навестили Левана Кантемира – он занимался перепродажей ювелирных изделий и пустил в ход все свое искусство и не отставал от Эктора, который притворился продавцом, пока не вытянул с него согласие продать ему за 1300 долларов два бриллианта, имевшие большую ценность, при этом Кантемир, сделавшись еще любезнее к нему, старался показать, что сделка эта совершенно честная, он нам так и сказал. Мы сделали вид, что согласны с ним. Эта выгодная покупка чрезвычайно его обрадовала, и он высказал свою решительную готовность купить еще что-нибудь, если мы того хотим.
Наконец, на третий день нашей совместной жизни в Париже, мы отпраздновали свадьбу Эктора и Гретлин в маленьком ресторане, расположенном на месте почтовой станции, близ замка Сен-Жермен-ан-Лэ в 20 км от города. Оттуда мы поехали в Руан и провели там два восхитительных дня. Будучи свидетелем жениха я Эктору подарил триста долларов, Берта со своей стороны подарила Гретлин небольшой бриллиант. Когда мы вышли из-за стола и устроились на диване, Берта посадила Филипа рядом со мной, обычно он всегда сидел где-нибудь один, отстраненный от всех, но сейчас, он сидел так близко, что касался локтем моего бока, я обнял его: мальчик знал только мой голос, но сознание, что он находится среди друзей, внушало ему доверие ко всем, кто его окружал и полный этим чувством, он прильнул ко мне. Я был так этим растроган, что под влиянием глубоких чувств, поднявшихся в моем сердце, еще сильнее прижал его к себе. Слепой мальчик казался мне таким несчастным, а его вид так удручал меня, что я часто испытывал желание его утешить и развеселить. В Париже мы показали его доктору и он сказал, что возможно операция в Америке вернет ему зрение. Его слова дали нам надежду, что Филип обретет величайшее счастье, данное человеку – видеть красоту божьего мира, и мы все, охваченные ликующим порывом стали обниматься, а Берта от счастья заплакала: я уже собрался было достать носовой платок, но тут взглянул на растерянного Филипа и, дав волю своей радости, взял его на руки и поцеловал, а мальчик, обхватив за шею меня, уткнулся лицом в грудь. В эту минуту хрупкий и несчастный мальчик был мне дороже всех сокровищ.