- Помните, вы сказали, что мир кажется вам сплетением безумств? Иногда, я тоже так думаю. Но этот мир возвышается в цене от достоинств замечательных людей, их мало, и только они могут пустить все безумства мира на ветер. Жаль, что мы не умеем узнавать их с первого взгляда.
Мы все, каждый по-своему, любили и жалели Филипа, несчастного собой. Я не раз думал почему мальчик, который родился слепым и, следовательно, не знавший чего он лишен, всегда был меланхоличным, ведь чувство это не могло быть осознанным и пришел к заключению, что таким его делала безучастность. Однако это еще не полное объяснение. Я не стану вдаваться сейчас в казуистику этого вопроса, лишь скажу, что прилагал все усилия к тому, чтобы мальчик не грустил в те промежутки, когда его не трогала Берта, а внимание ее к Филипу было чрезмерным, она только и делала, что по сто раз на дню спрашивала, как он себя чувствует, что он хочет, не голоден ли он, не скучно ли ему, не хочет ли он гулять и все такое.
Наконец мы с Бертой нанесли визит Видаму Леефдалю. По словам синьора Родригеса, снабдившего нас рекомендательным письмом, он был одним из самых влиятельных ювелиров Парижа. Его магазин располагался на улице Лафайет, на первом этаже красивого здания, богато оформленного в стиле барокко. Атмосфера и роскошь убранства его кабинета не могли оставить нас равнодушными. Здесь все до мелочей было проникнуто духом гедонизма, а сам вид Леефдаля говорил об изысканном человеке, который привык жить в роскоши, блистательное великолепие которой, вмещает избыточную красоту. Так на деле и было, он чтил традиции, высоко ценил свою честь, выращивал орхидеи и имел чувство вкуса. Он любил музыку, вино, картины и бриллианты. Однако из-за любви к последнему ему приходилось избегать женщин. Я слышал, что лучший повар Парижа некий Витар готовил специально для него особенные блюда. Мы принесли девять предметов, и каждый в отдельности вызвал его восхищение. Он согласился оказать нам содействие в их продаже за 10 процентов от общей стоимости и сразу же назвал три имени каких-то политиканов. Разговор вела Берта, она произвела на него приятное впечатление: пользуясь своим преимуществом, и в соответствии с этим, она держала себя важной персоной, так что у Леефдаля сложилось благоприятное впечатление. Едва взглянув на нее он понял, что имеет дело с немецкой аристократкой, которая, что совершенно естественно, при тех жизненных обстоятельствах, в которых пребывали немецкие дворяне после войны, нуждается в средствах. Весьма удовлетворенный, он поцеловал ее руку, выражая согласие и предложил встретиться снова в его офисе через два дня. Берта сразу догадалась, что ему нужно время, чтобы навести о ней справки и сказала мне об этом, когда мы оставили его в раздумьях, ведь я, на правах ее племянника, сделал слабую попытку упросить его не тянуть время и заключить соглашение прямо сейчас. Берта нисколько не беспокоилась в отношении тех сведений, которые добудет Леефдаль. Она часто бывала в Париже, последний раз в 1932 году: здесь жила и умерла ее мать, которую знали в светских кругах, она дружила с князем Монако Ренье, с известным гастрономом Демуленом Ги, с аббатом Понселеном Тома Мари и др. В тот же вечер одетая в черное и изумляя всех бриллиантовым ожерельем с изумрудами, она появилась в ресторане «Петербург», где собирались русские. Большая комната эта, была погруженная в полумрак, тем не менее бросалось в глаза, что она обставлена старинной мебелью, там и здесь тяжелые занавески, красные ковры, покрытые скатертью столы и много ламп, желтые отсветы которых блестели на полированной поверхности колонн, расписанных под мрамор. Она бросила взгляд в сторону и с первого взгляда поняла, какой помощи ждет от женщин, франтоватый мужчина лет сорока пяти и, когда представился случай, улыбнулась ему. Больше она не смотрела прямо ему в глаза, но чувствовала на себе его взгляды, и терпеливо ждала, когда он отважится представиться ей, хоть толком не знала кто он. Это был Леба Раевский. Два раза делая вид, будто он просто идет мимо он оказывался рядом со столом Берты, но она не подняла глаз. Спустя каких-нибудь десять минут она в зеркале увидела, что он тем же путем идет назад, и раньше, чем он приблизился на три шага, уронила на пол салфетку. Конечно же, Раевский с удовольствием поднял ее и галантно поднес Берте. После этого он прижал руку к сердцу и полминуты стоял неподвижно при ее персоне. Подобострастие и угодливость открыли ей в нем покорного, холерического, суетливого и вечно нищего мастера банальных комплиментов. При внимательном взгляде на него можно было заключить, что он снимает за триста франков чердак, где сидит в одиночестве и бормочет сдавленные ругательства и что ни день покупает в кондитерской пирожки с ливером, видит в жизни неистощимый источник печали, тоски и уныния, и, позволяя себе презирать богатых людей, истово ищет их общества ради мелочной выгоды в виде какого-нибудь подарка или монеты. В Париже где все живут как придется, а развлечения принимают форму пошлого и грубого веселья, многие пытаются справиться с бурей отчаявшихся чувств, но редко бывает, чтобы сердце сокрушенное ожесточилось, ведь повсюду смех, стук каблуков, льется вино, кипят страсти, звучит музыка, и хоть никто не скажет, что пороки ему приятны, все жадно наслаждаются ими, а потому здесь испытывают жалость к этим утонченным шутам, которые принуждены держать в узде свою душу, - благословляя самих себя, они во все времена воплощаются в образы мучеников совести и веры.