- дубликаты готовы. Пришло время действовать. Берта обсудила положение со мной и мы пришли к решению, что пора наконец месье Леефдалю уведомить Ушинскую, которая, надо думать, трепещет от нетерпения и не знает, куда деваться от душевных терзаний, что все формальности улажены и она может выбрать что-нибудь из предложенного. И надо сказать, Ушинская была женщиной осмотрительной - взяла с собой ювелира средней руки, она представила его, как друга, которого якобы случайно встретила по дороге. Я при этой драме отсутствовал. «Тебя не должна видеть ни при каких обстоятельствах» - сказала Берта. Дворянское достоинство – ключ к пониманию русской княгини. Ушинская так была поглощена собой, что просто не могла устать от самосозерцания, и хоть она не ставила себе целью затмить всех женщин на приемах, ее великолепные выходы всегда были ослепительны, так что сиятельное имя ее довольно таки часто упоминалось в газетах. Русские эмигранты в Париже имели свободу слова, люди вполне почтенные, они были настроены в высшей мере монархически и еще в 1925 году учредители Романовский фонд. Конечно же, это было попыткой ввести в основательное дело важные имена и события, которым следовало идеализировать царскую власть. Недавно литовский граф Красинский-Вилкас был избран председателем, Ушинская, которую «Пари матч» назвал «жемчужиной среди навоза», и которой покровительствовал Красинский, без труда выхлопотала себе доходное место секретаря, где и воцарилась полновластно. По инициативе княгини, которая развернула большую деятельность, Романовский фонд послал из Финляндии в Россию две тысячи шерстяных одеял, и притом как раз в то время, когда «Всеобщая газета» дала обзор состояния школ и детских домов в русской провинции, где большая часть людей живет в нищете. Благотворительность – укоренившаяся добродетель западноевропейского духа, в особенности американского. Дело в том, что история десятилетнего мальчика Алексея, который замерз в подвале прошлой зимой вызвала у читателей сильное возмущение. Писем в редакцию было так много, что кому-то пришло в голову выпустить их отдельным изданием. Поскольку советская пропаганда защищала интересы общества, даже при том, что обычные люди в этой стране не могли свободно и открыто защищаться против всех обвинений, то естественно, что газета «Правда» от 12 сентября расценила ту статью как лживую инсинуацию и дала западным скандалистам надлежащий отпор. Играя на этом скандале Ушинская обвинила коммунистический режим в величайшей жестокости, и, как того требовал ее гражданский долг, назвала Сталина тираном и демагогом, которого по ее словам ничто не спасет от смерти на фонаре, когда там вспыхнет восстание, однако, сам Сталин, имея на то полное право, хранил молчание и до сего дня не дал ответа на ее личный выпад. Но это особого разъяснения не требует. У Леефдаля она появилась в муаровом платье табачного цвета, шляпке с вуалью и белых перчатках выше локтя, словом, была элегантна, как мы привыкли ее видеть. После обмена взаимными любезностями и шампанского так сообразного с важностью события, все прошли в его кабинет. К стене, на которой висел прекрасный гобелен, был придвинут узкий столик, на нем лежали в ряд семь подушек из темно-синего плюша, на каждой была драгоценность. Теплый свет лампы придавал камням необычайную глубину и яркость. Все семь предметов были великолепны и ни один не казался им лучше или хуже другого. Особого упоминания заслуживают сапфир, весом 192, 5 карата, в оправе из бриллиантов, которые казались кружевами из камней, изумруд 92, 25 карата идеальной чистоты, а так же бриллиантовое ожерелье с изумрудами. Ушинская была ошеломлена, но не настолько, чтобы потерять голову и не возыметь в ту же минуту страстную надежду на то, чтобы все драгоценности стали ее собственностью. Ее спутник, которого она выдала за друга тоже был потрясен, смотрел на камни, игравшие волшебным сиянием и не уставая восклицал: «Боже! Какое совершенство красоты! Изумительно! Невозможно! Поистине царственное великолепие!» Когда очередь дошла до созерцания ожерелья, лежавшего на четвертой подушке, он в простоте душевной издал протяжный стон, как если бы собирался упасть в обморок от восхищения. Тут Ушинская не смогла сдержаться и серьезным тоном, бросила: