-Подождите, - сказала Берта, перебирая драгоценности. – Нет кольца с топазом.
Эктор вывернул мешок, потом стал ощупывать свой карман.
-Остается единственное объяснение – в ту минуту, когда я позвала всех посмотреть на желтый бриллиант, княгиня надела кольцо на палец.
-Два одинаковых кольца заставят ее беспокоиться, - сказал я.
-Их, беспокоиться. С Ушинской был Блекет. Она представила его как Варнхагена.
Прошло три дня, мы не выходили из дома, кроме меня, каждый день я ходил в кафе «Европа» и приносил оттуда газеты. Вечером позвонил Леефдаль и сообщил, что к нему приезжала вся в слезах Ушинская, оказалась, что брошь с рубином и 18 бриллиантами, которую она поторопилась продать жене военного министра, на самом деле поддельная, но княгиня, полагая это невозможным, обратилась к известному ювелиру Пьеру Бриссо, но он тоже подтвердил, что это совершенная в своем роде подделка.
Дальнейшие события развивались стремительно: неприятности стеной обрушились на княгиню, хочется мне сказать. Как оказалось, Ушинская взяла в банке кредит под залог своего дома, но тех денег не хватало и она позаимствовала из кассы Романовского фонда еще сорок тысяч: набралось двести сорок тысяч. В отчаянии она предложила пятнадцать процентов с продажи камней издателю Жану Троншеру, который понес убытки от издания трехтомной «Истории французской литературы», он взял десять тысяч наличными у своей жены, пообещав ей вернуть деньги с процентами через неделю. Но и собранных таким образом денег было недостаточно. Еще пять тысяч ей одолжил Шарль Лагарп, известный юрист. К концу второго дня она собрала двести пятьдесят пять тысяч. Оставалось только взять в компаньоны Блекета, который порвав со всем своим прошлым, перевоплотился в барона Варнхагена: последние полгода он работал в немецком банке. Часто бывая на светских приемах, он возбудил аристократические симпатии Генриха фон Бера – немецкого посла во Франции и его жены Рахели. В их приятельских отношениях сказывалась духовная близость берлинских немцев и их любовь к народным песням. У Рахель, которая писала стихи и рисовала чудесные акварели, был приятный голос, и она часто устраивала домашние концерты, на которые приглашались только близкие друзья, питавшие уважение к такой многосторонности. Однажды рассуждая об искусстве она сказала простые, но замечательные слова: «Сущность красоты – впечатление. Она чиста, как откровение, полна собой и ничего не доказывает». На одном таком концерте Блекет познакомился с Людвигом Веймером. Этот старый, чахоточно тощий и очень богатый человек, решил удалиться от шумного города и уехал в Гавр-де-Грас, в Нормандии. Друзьям он сказал: «Буду теперь жить для себя, читать книги и дышать морским воздухом». Примерно две недели назад, его нашли убитым в постели. Из его сейфа исчезли деньги. Недавно задержанный по подозрению в убийстве мужчина был арестован и сделал признание. Блекет, за которым недолго гонялись жандармы, был арестован у себя в квартире. Денег у него не нашли. Есть предположение, в пользу которого свидетельствует тот факт, что он принимал участие вместе с Ушинской в покупке драгоценностей, что недостающую часть денег она взяла у него.
Берта шла в женскую комнату мимо столов с тем достоинством, которое не позволяет бросать ответные взгляды и, разумеется, она была не готова спокойно встретить Ушинскую, которая, вопреки обыкновению, пришла в четверг. Она сидела за круглым столом: почти закрытые глаза, взор устремлен в пустоту, лицо выглядит уставшим и изможденным. Берта невольно оцепенела и остановилась прямо перед ней с мыслью, что она имеет вид решительно для нее невозможный. Встреча была неожиданной. Каждая была в замешательстве, не более того. Впрочем, «Петербург» был единственным местом, где они могли встретиться. Берта первой овладела собой и смерила русскую княгиню снисходительным взглядом. Видеть ее было для нее нестерпимо. Тем не менее, она не могла не заметить, что гордая и надменная женщина так много потерпевшая даже не пыталась скрыть свое отчаяние. Она смотрела на Берту глазами, в которых было что-то такое, что поразило ее.
-Не будет наглостью спросить, что с вами? – вырвалось у Берты.