-Ничего. Просто я тоскую по России, какой она была когда-то, по нашему деревенскому дому в Ипатино, по воздуху зеленых полей, по запаху чабреца на склонах холмов, по зреющим хлебам.
Берта смотрела на княгиню с высоты своего роста и молчала, - в ее чувствах всегда была неясная обособленность от чувств этой женщины.
Словно молнией пронзила ее мысль, что разорив Ушинскую и тем самым восстановив против себя русскую аристократку, она все-таки не обрела истинное удовлетворение. И сейчас, глядя на сломленную женщину, которая представлялась подлой и бессердечной, она видела прямо перед собой не врага своего, как это полагалось, а жертву. Ушинская была унижена. Скандал раздавил ее, а позор выбросил из потока светской жизни.
-Ах, вот оно что! Почему бы вам тогда не вернуться в Россию?
-Вернуться? Нет. Эта страна, уверяю вас, стала большой тюрьмой. Que voulez-vous? (Что же вы хотите?) Я уже привыкла к европейскому порядку, к физическим удобствам, к роскоши, к вещам красивым и изысканным. Поймите, я не могу вести жизнь, для которой не создана.
-Мне сейчас кажется, будто вы не злитесь на меня?
Ушинская посмотрела на Берту и глаза ее увлажнились.
-Вы плачете? – спросила Берта. Сама не желая, она сделала еще один шаг к княгине.
Ушинская спрятала свое лицо в ладони. Берта не зная как быть, уйти или остаться, стояла перед ней в растерянности. Но вот княгиня подняла на Берту свои печальные глаза и сказала:
-Уже нет. Моя слабость была минутной. Если вам мало того, что вы сделали со мной, приходите в тюрьму, увидите меня сидящей на набитом соломой матрасе.
-Вы говорите без надменности, ваши слова – сама простота, - промолвила Берта, тронутая ее несчастьем.
-Вы женщина и понимаете, что только надменность делает наше сердце неуязвимым. И потом, мы аристократки знаем, чего мы стоим, как, по-вашему, мы имеем право ставить себя выше других?
-Ну, не знаю. Боюсь, в деле, которое привело вас к печальным последствиям, вы поставили себя выше чести, вы себя скомпрометировали.
-Да понимаете ли вы, что подобающее моему титулу достоинство не может быть скомпрометировано?
В эту минуту княгиня стала опять такой, как прежде, - гордой и важной.
Берта посмотрела на нее с недоумением.
-Но вы нарушили закон!
-Я сама себе закон. И мне безразлично, осуждают или ругают меня другие. Я могу применить к себе слова Саади: «Про меня говорят, что я наложил на себя покаяние, - в чем мне каяться?» Судебный следователь был у меня сегодня утром. Инкриминировал мне растрату. Совет Попечителей грозит судом. Я до сих пор не пришла в себя. У меня нет дома, денег, репутации, меня исключили из Фонда, Красинский отказался вмешаться. Так разрешите сообщить вам, что меня будут судить за воровство. Неужели все это только за то, что я присвоила себе серьги? Да, я их украла – в этом каюсь. Но разве тот у кого я украла, был их законным владельцем? Разве стоят они того, чтобы меня так сурово наказывать?
-Вы пытались убить Уильяма!
-Я немного виновата лишь в том, что просила Сергея уладить дело по его усмотрению, - чтобы не говорил по этому поводу он, - я вообще не желала Уильяму смерти. И уж конечно не предполагала, что Сергей… Богом клянусь, я не пошла бы на это. Будет ли мой позор вам или ему возмещением?
-Неважно. Поверьте, я сочувствую вам, - сказала Берта вполголоса.
Но Ушинскую не ободрили теплые примирительные слова герцогини.
-Ах, вот как! Разве мои муки не обернулись для вас триумфом? Ваш успех – мое страдание, мое унижение – ваша победа. Вы добились своего - я потеряла положение в обществе. Скоро скандал достигнет большого размаха: продажные газетчики постараются раздуть дело. Я опозорена и уже завтра окажусь в тюрьме. Там, как говорят, осужденным женщинам запрещается носить чулки, полагаю, потому что на них можно повеситься, не так ли? Так вот, может случиться, что мне разрешат иметь шелковые чулки.
-Я не боюсь за вас.
-Видит Бог, я не плохая женщина, просто бывает, что в моих мыслях появляется какая-то необъяснимая одержимость.
-Я была к вам несправедлива, хоть вы и должны понести наказание за вред, который причинили Уильяму.
Ушинская провела рукой по волосам. В раздумьях она оглянулась, и доверительно продолжила:
-Неужели вы полагаете, что я причинила вред этому юноше в силу сознательного предпочтения? В каждом человеческом существе, как вы сами понимаете, есть зло, оно в нем со дня его рождения. Это значит, что зло постоянно присутствует в его сознании. Почему так? Не знаю. Я знаю, лишь то, что мы должны уметь прощать друг другу. Разве есть на земле человек, который мог бы сказать: «Полнота моя от совершенства». Кто не думает о себе? Боже мой! Всю жизнь я притворяюсь, лгу, обманываю: я годна только на это, - говорила она, постепенно успокаиваясь. – Я одинокая и неприкаянная женщина, не жена, не мать. Просто ничто. Вот и все, что я собой представляю. Многие меня ненавидят. Что мне до этого! Я презираю людей. Всех до одного! Я сама не без греха, делала ошибки, обманывала, притворялась, чтобы войти в доверие, лгала, но одно я сохранила в чистоте: детские воспоминания. Мне всегда хотелось быть занятой чем-то важным, иметь собственное дело, но я была вынуждена работать на других, я веду пустую, полную второстепенностей жизнь, так что я увязла в грязи, в показной любезности, в чужих проблемах – так увязла, что мне уже не выбраться. Когда я приехала в Париж в 1919 году, меня называли Белый лебедь из России. Много лет я живу в чужой стране: все мои радости исчезли в общем чувстве бесконечного одиночества, я стала жестокой и циничной, потому что мне приходиться биться на все стороны. Я не верю в бога, но даже если он и есть, он не умеет выбирать людей. Я едва не расплакалась, увидев вас. Мне было грустно оттого, что я поняла, что в жизни ничто не имеет значения. А сейчас я скорблю со всей безысходностью своих шестидесяти лет.