-Продать серьги жене президента? Это совершенно немыслимо!
-Я рассчитываю, что вы сочтете нужным отложить свой отъезд до того, как я предложу княгине надеть серьги и показаться перед Эвой. Кто знает, может случится, что она сама захочет их купить. И впрямь, Эва, благослови ее господь, стильная женщина, богата, следит за модой, знает толк в драгоценностях.
- Мне это не нравится, но раз нет выбора, действуйте по этому плану.
-Я завтра же утром нанесу визит княгине Ушинской и введу ее в курс дела.
-Спасибо. Вы и не подозреваете, сколь многим я вам обязан.
-Равно и я вам, - учтиво ответил Эктор Альберди и наклонил голову, изъявляя этим готовность служить мне.
В тот день я был полон последними событиями на вилле Доррего, и старался, как мог не думать о том, что Берта своими руками убила врага, но разные подробности лезли в голову и чтобы избавить себя от необходимости переживать все снова, я напился и заснул раньше, чем понял это.
- следующее утро я получил записку от Эктора Альберди, он послал ее из дома княгини Ушинской. Я уже кое-что знал о ней: родилась в Петербурге в 1892 г, получила образование в Париже, жила там до немецкой оккупации со вторым мужем, который был секретарем аргентинского консула, эмигрировала в Аргентину, в разводе, живет одна на маленькой вилле Белгрейв за парком Трес-де-Фебреро. В записке сообщалось, что она дала согласие появиться во дворце в моих серьгах. За это, сказала она: «Буду рада получить сто долларов». Альберди от себя добавил: «Вот ее цена», а исчерпывающую полноту сообщению придала приписка: «Неизменно преданный вам А». Встреча была назначена на три часа дня в вестибюле отела. Так как полдня сидеть в отеле не входило в мой план – ждать я не умел, после завтрака я отправился гулять по городу: я осмотрел дворец Конгресса – мне было по пути, потом был в Кафедральном соборе. Оба здания впечатлили меня своей монументальной красотой – ничего подобного я до сих пор не видел. Княгиня пришла в три, как обещала. Она была элегантна и отличалась своей особой, хоть и не яркой русской красотой, если, конечно, слово это уместно в отношении шестидесятилетней женщины. Представьте себе стройную женщину высокого роста, одета она просто и изысканно; шляпка с вуалью, твидовый костюм в елочку, белая шифоновая блузка с разрезом, шелковый платок на шее, высокие белые перчатки, в руках маленькая сумочка из крокодиловой кожи – все это вмещало в себя иссохшее тело, лишенное молодых округлостей и высокое дворянское достоинство. Конечно, ее манеры совершенно соответствовали тому положению, которое она занимала при дворе Эвы Перон. Ей нравилось себя показывать, голос ее – тихий и мягкий, во взгляде – притворство, самая характерная черта ее души – отсутствие какой бы то ни было естественности. Она принадлежала к тем самодовольным женщинам, которые вращаются в избранном обществе, где каждая блестящая женщина держится правила всегда заботиться об эффектах. Вообще, она держалась с показной любезностью, так обычно держат себя аристократы с просителями: была даже минута, когда мне подумалось, что я сам пришел к ней в гости. Но это была только вымученная поза, тем более смешная, что княгиня страдала от проклятой бедности, отравлявшей ей жизнь: она была должна всем у кого заняла деньги, а те кто дал не надеялись их получить и уже были близки к тому, чтобы принять насчет нее какое-то решение. Поначалу мы вели что-то вроде светской беседы, княгиня показала себя ценителем литературы и мы говорили об американских писателях, она высоко ставила Дж. Лондона, Фитцжеральда и Б. Гарта. Потом вообще об Америке и немного о Европе, ко всему прочему я рассказал о моих впечатлениях от Буэнос-Айреса. Беседа затянулась. Есть предметы, о которых можно сказать больше, но мы их не касались, да это и не нужно. конец, Эктор, сидевший с потерянным и безутешным видом в углу дивана, воскликнул:
- Ручаюсь, что молодой человек будет предан вам, и если он не обещает вам это, то лишь по причине скромности, которая так же мешает ему взять на себя смелость сказать, что он готов и на словах и на деле быть вашим другом. А теперь дай ей, моей душеньке, серьги.
Ну и сказал же он! От себя я ничего не добавил. Хотя княгиня и внушала уважение к себе, она не была достойна того восхищения на которое притязала. На самом деле я не мог взять на себя смелость дать ей сто долларов, поэтому сунул банкноту в руку Эктору, когда провожал их к выходу.
Прошло два дня. Я, да впрочем и Эктор, чей вкус выделял все красивое и утонченное, сошлись во мнении, что княгиня всех сбивает с толку своим пустым блеском. На третий день, Эктор, беспокойный от сознания, что княгиня молчит, сам пришел в отель. Он сказал, что вчера дважды звонил ей домой, но трубку никто не поднял. Мы поехали на ее виллу. Дверь открыл какой-то бородатый мужчина в темно-красной рубашке, с золотой серьгой в ухе: с легкой аффектацией в тоне он сказал, что княгиня улетела в Париж, свой адрес она не оставила, когда вернется, он не знает. Эта новость принесла с собой столько волнений и сомнений, что мы растерялись и не знали, что и подумать.