Солнце было… Долгузагар не помнил, видел ли он такое раньше. Рассвет, словно золотой щит, закрывал полнеба, и чудилось, будто корабль Ури Златокосой сегодня плывет по меньше мере вдвое ближе к Земле, чем обычно. Лужи, стоявшие меж камнями, — лужи в пустыне! — сверкали, как полированная сталь, а скалы, валуны, песок и неказистая местная растительность сделались ярче, словно напитавшись и налившись соком и цветом на манер плода на дереве.
Мышастый уже вовсю занимался каким-то кустиком и приветствовал своего спутника бодрым ржанием. Седло на нем слегка курилось паром.
Вот теперь меня точно никто и никогда не найдет: ни собаки, ни нимри, ни черные маги, думал Долгузагар, снимая и раскладывая на просушку упряжь. Дождь уничтожил все следы, смыв и запахи, и отпечатки копыт. Я свободен…
Но радости комендант не ощущал. Хотя его тело чувствовало себя лучше, на него по-прежнему давила какая-то тяжесть. Он прижался лицом к лопатке Мышастого и так стоял некоторое время, дыша запахом влажной лошади, а потом снял пояс с мечами и принялся стаскивать кольчугу, еще сырую после дождя. На разваливающемся подкольчужнике остались следы ржавчины, а пояс застегнулся на четыре дырки дальше обычной.
Собирая просохшие вещи и седлая Мышастого, комендант сначала хотел бросить кольчугу, но все-таки передумал и, прежде чем отправиться в путь, запихнул ее в пустую седельную суму.
Долгузагар знал, как выбирать дорогу, как действовать, чтобы остаться незамеченным, — если у моря-озера и в самом деле находится отряд, про который говорил эльф. А за Нурнэн… за Нурнэн его ждали знакомые тропы, тайные перевалы Южного хребта, которыми он пользовался еще до войны. А потом земли Харада и Кханда, где он знал все пути и стежки, все колодцы и источники и где мог за полгода послевоенной неразберихи стать владетельным лордом или обладателем собственного войска.
Но при мысли об этом Долгузагару снова сделалось тошно. Вместо силы внутри была пустота. Я, должно быть, похож на дырявый бурдюк: сколько ни лей, рано или поздно все уйдет в землю, думал он. Заныли виски, казалось, что кровь не течет в жилах, а пересыпается, как сухой песок в песочных часах, с бесконечным шуршанием, напоминающим далекий ропот моря… Он вспомнил, как в детстве шум крови в ушах и тихие звуки засыпающего дома нашептывали ему колыбельную. Комендант прислушался и без особого удивления понял, что разбирает в этом сухом шелесте слова:
Шелест становился то громче, то тише — тогда его заглушал стук копыт, поскрипывание седла и дыхание Долгузагара. Это была песня, хотя и без мелодии.
«Ни ш-шорох-ха… ни ш-шума… тиш-шина…» — прошелестело внутри него вкрадчивое эхо: это шептались крохотные черные чешуйки, засохшая кровь, пересыпавшаяся по сосудам его тела.
Долгузагар вдруг понял: песочные часы можно перевернуть, чтобы все началось заново, а с человеком этого сделать нельзя. Когда вся сухая черная кровь высыплется из его тела сквозь дырку в груди…
Долгузагар замер, не смея дышать, и от этого шелест сделался громче:
Мышастый заржал, он поднял голову — и увидел в свете уходящего на запад солнца то, что уже не надеялся увидеть: гладь Нурнэн, которая, отражая сияние безоблачного неба, лучилась чистой голубизной. Сверкали белые соляные наносы на берегах. И запах… как будто почудился легкий, далекий запах моря: соленая вода и гниющие водоросли.