Единственный просвет, еще свободный от туч, был на севере, и на фоне этой бледной полосы теперь виднелись два силуэта: Башня и Гора.
И началось.
Воздух над Ородруином разорвала ослепительная вспышка, отбросив четкие тени на всю равнину Горгорот, а потом всех оглушил грохот грома, словно кто-то рванул небо, как холстину.
— Вперед! — обернувшись к отряду, крикнул Ангрим, перекрывая вой ветра и шум начинающегося дождя. — Быстрее!
Вторая молния ударила в вершину Барад-дура.
…и огнь молнии ударил в купол Храма и разбил его, и объяло его пламя…
Маг поднял глаза и увидел язык алого пламени, потом воздух наполнился гулом, а по земле прошла дрожь. Кони ржали, но их уже не было слышно: Амон Амарт изрыгнул лаву, отвечая на вызов грозовых небес.
…внезапно Гора извергла пламя, и поднялся могучий ветр, и земля пришла в неистовство…
Молнии беспрерывно били в Ородруин и в Темную Башню, озаряя равнину слепящими сполохами.
— Это похоже на Аталантэ, — тихо произнес кто-то из охтаров.
Азраиль покачнулся в седле, словно от долгузагаровской оплеухи. И внутри него что-то не выдержало.
«Нумэнор! Анадунэ!» — это две черные волны на Дагорладе катились навстречу друг другу, звеня сталью. Он тоже кричал, не слыша собственного голоса. Впереди стояла увенчанная серебряными молниями стена воды.
Нумэнорэ аталантэ. Анадуни акаллаби.
Кто бы ты ни был, твой дом под волнами.
Его конь, испуганно заржав, встал на дыбы, развернулся и помчался прочь. Он летел в кромешной тьме, ничего не видя и слыша лишь гром и грохот настигающей его волны, вверх по склону воронки, по серой океанской воде, словно щепка, гонимая западным ветром. Но море, вздыбившись, сбросило его в водоворот, накрывая темнотой.
«Мама!» И мир исчез в серебряной вспышке нестерпимой боли.
10
Долгузагар и эльф
Когда Рыбой овладевает угрюмое настроение, постарайтесь его развлечь. С этой целью лучше всего пригласить его в театр или на выставку.
Мир был, он никуда не делся, но все, что находилось за пределами его колодца, на поверхности, не имело смысла: ни люди в чужой форме, ни даже лошади. Все это были лишь тени, призраки в сравнении с беспросветной тьмой, которая, клубясь и вращаясь, тянула Долгузагара вниз, словно водоворот — неопытного пловца. Он падал, проваливался, дна все не было, но он знал, что конец близок.
Сердце билось, не желая умирать, не желая признавать, что оно уже мертво. Зачем? Только оттягивать неизбежное.
Голос, далекий и слабый, был как свет давно погасшей звезды.
Безмолвие, с которым не сравниться тишине, что царствует в гробницах давно забытых королей — бессчетны годы и песчинки, что тяготят их ложа! — вокруг него сомкнулось…
Нет, даже рядом с ними, со своими предками, ему не суждено лежать в одной гробнице: его поглотит черный омут.
…Но тишина внезапно рассыпалась, разбилась на осколки. То песня трепетала, что стены камня, преграды и препоны и сами силы тьмы пронзила светом. Его объяла нежно ночь, исполненная звезд, лесные шорохи и ароматы струились в воздухе, а в ветвях пели соловьи. И пальцы тонкие скользили по флейте иль виоле, а та, прекраснейшая всех, что были, есть и будут, на хóлме одиноком танцевала в мерцании одежд.
Ему почудилось, что сверкающий отблеск, упавший с высоты и рассекший воронку, вонзился в самое сердце.
Долгузагар отнял руки от мокрого от слез лица, и ему показалось, будто он все еще бредит: он увидел того самого златовласого эльфа, который лечил его и которого он бросил у дороги вместе с магом.
Но вокруг в ночи горели костры, у которых пели, пили, смеялись и плакали люди, опьяненные сладостью и горечью победы, а эльф сидел совсем рядом. Когда он убрал невесомые руки с плеч Долгузагара, тому на миг привиделось серебристое сияние, окутывающее тонкие как у подростка кисти. Потом комендант поднял взгляд и увидел в светлых глазах себя: бледное, как у покойника, лицо, ямы глазниц, спутанная грива темных волос — а черные зрачки, расширившиеся в темноте, словно отражали…