Долгузагар наклонился проверить подпругу.
— В этом есть смысл? — буркнул он из-за лошадиного бока. — Меня ведь все равно казнят.
— Я не знаю, казнят тебя или нет, но я все равно буду помогать тебе, — спокойно произнес эльф.
Комендант помолчал, глядя себе под ноги.
— Я с Мышастым не попрощался, — сказал он.
— Ничего, я ему передам, что ты передавал ему привет.
Долгузагар поднял голову, и они посмотрели друг другу в глаза. Человек не выдержал и улыбнулся: зеленой рубашкой и блестящими на солнце пшеничными волосами, сегодня откинутыми за плечи, эльф походил на зеленую щурку в ее золотистой шапочке.
— Как тебя зовут… мэллон? — спросил комендант.
— Гвайлас, — был ответ.
— Три дня, Гвайлас, — сказал Долгузагар серьезно. — Или четыре. На дольше меня не хватит.
— Тебе плохо? — обеспокоился эльф.
— Мне хорошо, — сказал Долгузагар. — Только это как озеро высоко в горах: когда начинает припекать солнце, ледяная корка тает и кажется, будто зима ушла навсегда. Но потом всплывает донный лед…
Гвайлас смотрел на него, сведя на переносице светлые брови.
— Я понял. Я приду, обещаю! Если будет совсем плохо, поговори с Гватро: она умная, вдруг поможет?
Долгузагар кивнул, обняв кобылу за шею.
— У тебя случаем нет бумаги и пера? — вдруг спросил он.
Мгновение помедлив, эльф снял с пояса бумажницу и подал ему.
— Нет, все не надо… — смутился Долгузагар.
— Бери, тебе нужнее.
Комендант, поколебавшись, успокоил совесть тем, что, вынув из футляра всю бумагу и единственное перо, вернул исписанные листы и бумажницу хозяину. Потом принялся запихивать сверток за голенище, пробормотав, что изнутри сапоги у него не такие грязные, как снаружи. Опомнившись, вынул из-за голенища перо — хорошее, гусиное — и засунул его за ухо, поглубже воткнув во влажные волосы.
— Спасибо, — неловко сказал он. — Я буду… Спасибо тебе за все.
И тут эльф легко шагнул вперед и обнял нумэнорца. Потом стремительно повернулся и ушел. А Долгузагар смотрел ему вслед, не обращая внимания на то, что Гватро теснит его плечом, торопя в путь.
Отряд пел всю дорогу. На синдарине и на адунайском: «Они вели свои корабли», «Дом родной, подарок моря», «Песню девы»…
Еще дунэдайн знали много песен, которых Долгузагар никогда не слышал. Иные из них были горьки от непонятной морадану печали:
Но были и другие — например, про Пэларгир, достаточно древний, чтобы слагать про него песни. Спели и про косарей: песня была такая старая, что даже не все слова и обороты в ней были понятны. Если заводили песню на синдарине, то Долгузагар подхватывал второй припев, пусть даже почти ничего не понимая.
Ближе к вечеру перерывы между песнями стали длиннее, а количество голосов, доводивших до конца песню, извлеченную из дальних закромов памяти, уменьшилось.
После затянувшегося молчания Долгузагар рискнул начать «Вспыхнуло море синим лучом». Сначала все слушали молча, но к концу второго куплета стали подтягивать. В этом хоре отчетливо выделялся звонкий, хотя и простоватый голос Диргона.
Потом были песни про Человека-с-Луны, про остров-рыбу-кит: для начала морадан решил держаться детских песенок.
Напоследок, когда Солнце, скрывшись за горами, изукрасила небо необычайно яркими цветами, Долгузагар спел «Загир аннарди». Ему подпевали лишь юные охтары, видимо, не особенно вдумываясь в слова, завороженные звучным ритмом, а люди постарше только хмыкали и качали головами.
На привале, обиходив Гватро и заодно объяснив Андвиру и Диргону, почему нельзя поить лошадь сразу после того, как она поела овса, а также сделав свою долю хозяйственных работ (хотя его никто об этом не просил), Долгузагар подтащил седло поближе к костру, вынул из-за уха перо, извлек из-за голенища пачку бумаги…
И понял, что чернила остались в бумажнице, которую он вернул Гвайласу.
Он в отчаянии огляделся по сторонам. Оба юноши смотрели на него во все глаза.
— Вы писать собирались? — спросил Диргон.
Долгузагар кивнул, чувствуя себя очень глупо.