После ужина, долив чернила водой, Долгузагар опять принялся за работу.
— Скажите, пожалуйста, а что вы пишете? — спросил Андвир.
Комендант поднял голову и успел заметить, как Диргон толкнул товарища локтем в бок. Андвир удивленно посмотрел на друга, а потом снова повернулся к коменданту.
— Вы же стихи записываете, так? — уточнил он.
— Почему ты так думаешь? — только и придумал сказать Долгузагар.
— У вас строчки короткие.
До чего неугомонная и любопытная молодежь, вздохнул морадан.
— Да, я записываю свои стихи, — решился он.
Андвир и Диргон переглянулись.
— А почитать можно? — осторожно спросил Диргон.
— Право, я не знаю… я не уверен… — забормотал Долгузагар, с ужасом ощущая, что краснеет, как девица.
И протянул юношам исписанные листы:
— Держите.
Он хотел уйти от костра, подышать воздухом, проведать Гватро, но не смог двинуться с места: сидел и смотрел, как мальчики перебирают листы и, прочитав, меняются ими.
— Какое красивое стихотворение про женщину в белом, — сказал Андвир. — Мрачное, но красивое. И даже как будто мелодию слышишь… Будь у меня с собой лютня… — юноша пошевелил в воздухе тонкими пальцами, как будто перебирал струны, напомнив Долгузагару застоявшуюся лошадь.
— А вот это — оно недописанное? — спросил Диргон, указывая на свой листок.
Долгузагар взглянул:
— Нет, это просто такое… короткое стихотворение.
— Трехстишие?
— Точно, трехстишие.
Уже улегшись и сквозь ресницы глядя на Млечный Путь — как будто в складку темно-синей скатерти просыпалась пшеничная крупа, — Долгузагар все еще тихо мурлыкал себе под нос.
— Что это такое? — спросил Андвир, устраиваясь поудобнее на жесткой земле.
— Колыбельная. Мне пела ее зори, она была из харадрим.
И он принялся вполголоса переводить с харадского на адунайский:
— А кто такой крокодил? — спросил Диргон, приподнявшись на локте.
Долгузагар озадачился: он не знал другого имени для этого речного жителя.
— Это такое земноводное животное… зеленое, длинное, с зубастой пастью, — попытался объяснить он.
— Да это же роккондиль! — обрадовался Диргон. — Должно быть, это слово от частого употребления превратилось на Юге в «крокодил». А у нас оно сохранилось в своей изначальной форме — как в книгах написано! А дальше какие звери упоминаются?
— Все, какие в голову придут, пока дитя не уснуло, — ответил морадан. — Если сухопутные закончились, в ход идут морские, — он усмехнулся. — Однажды я очень долго не засыпал: так мне было любопытно, какие еще звери спят сладким сном. Нянька дошла до морского змея и пригрозила, что уж он-то бодрствует, потому что питается маленькими мальчиками, которые не спят по ночам…
Наступила тишина, только потрескивали уголья в костре да скрипели копыта по гальке, когда лошадь переступала во сне.
Долгузагар по-прежнему напевал колыбельную — но уже про себя, мысленно переносясь в детство, к огоньку, пляшущему в фонаре из вощеной бумаги, к белой кисейной завесе, из-за которой доносился монотонный голос:
И напоследок тихонько пробормотал себе под нос:
— А Нгхаур-тал-хана ламех’ин хина — эххе хинемсе…
Когда он засыпал, ему привиделись волк, скорпион, шакал и ворон, призванные колыбельной, точно заклинанием. Те мирно спали рядом с ним «а Нгхаур-тал-хана» — «в Мордоре»: кто свернулся клубком и прикрыл нос хвостом, кто сунул голову под крыло. Великая милость — сон, в котором обретают покой самые дурные и самые несчастные…