— Эй, кто-нибудь! — крикнул Дагнир в коридор. — Он хочет содрать повязку!
— Оставь… меня… в покое!.. — задыхаясь, прошипел в ответ маг. Рана стала жечь сильнее, и он увидел, как на белом льне повязки проступает маленькое розовое пятно. — Пошел… вон!
На пороге возник Ангрим. У кровати он оказался в мгновение ока. За те минуты, которые Азраиль его не видел, роквэн словно постарел на два десятка лет.
— Веди себя как мужчина, а не как трус! — его голос прозвучал резко и отрывисто. — Неужели ты так боишься суда!
Тут Азраиль рванулся так, что на мгновение осилил Дагнира.
— Я не боюсь! — задыхаясь, крикнул он. — Я просто не хочу… не хочу мучиться еще неделю!
И без сил упал обратно на мокрую от слез подушку, содрогаясь от рыданий и всхлипывая вслух. Розовое пятно стало больше и потемнело, но тут до него дошло, что теперь ему не дадут истечь кровью. В висках стучало, мир мерцал и кривился сквозь слезы в глазах. Сейчас он потеряет сознание, придут эльфы и заново наложат швы и повязку, вот и все. И перестал сопротивляться Дагниру.
Последним безнадежным усилием он попытался остановить сердце, но ни над духом своим, ни над плотью он более не имел власти: лишь на мгновение замер, напрягшись, попытавшись затаить дыхание, — но мешали судорожные всхлипы и колючий комок в горле. И он заплакал в голос. Бессильные звуки снова жутко отдавались в гулкой комнате.
— Убейте меня хоть кто-нибудь, будьте милосердны… — простонал он.
— Ты и в самом деле хочешь умереть? — спросил роквэн, положив руку на рукоять кинжала.
Глаза у него были тусклые, как от многодневной усталости. И Азраиль с ужасом понял, что его поймали на слове и что Ангрим и в самом деле может и готов убить его.
«Нет!» — хотел он крикнуть и не смог, словно ему зажали рот. Я не хочу, не хочу умирать!
— Да, — ужаснувшись, произнес он — но беззвучно, одними губами. «Нет же, Ангрим, нет! Не надо!» — вопило все внутри него, но Ангрим не видел и не слышал этого, слепой и глухой от собственной боли.
Не отводя взгляда от бледного заплаканного лица, роквэн сделал шаг вперед и вытащил кинжал из ножен.
— Нет, браннон нин, не надо! — крикнул Дагнир, бросаясь наперерез, и Азраиль мгновение надеялся, что охтар успеет остановить Ангрима.
Но Дагнир опоздал.
Широкий кинжал вошел точно под пятое ребро по самую рукоять. Азраиль глухо вскрикнул, его тело изогнулось, из последних сил сопротивляясь смерти, прозрачные худые руки метнулись к груди. Тонкие пальцы судорожно переплелись на рукояти кинжала, словно пытаясь вытащить оружие, но потом кисти, бессильно подергиваясь, опали на красное пятно, быстро расплывавшееся по повязке и одеялу. И вскоре застыли неподвижно.
— Зачем же так, мой лорд? — тихо спросил Дагнир.
— Ступай, — ответил ему Ангрим. — Ступай. Я сам все улажу.
Он тяжело опустился на табурет, стоявший около кровати, и спрятал лицо в руках. Дагнир потоптался на месте, но, прежде чем уйти, прикрыл широко распахнутые глаза мертвеца, стараясь не смотреть на струйку крови, медленно стекавшую из угла оскаленного рта.
12
Освобождение от оков
Знак Рыб символизирует два пути, по которым можно плыть: вверх по течению, к достижению цели и вниз по течению, в никуда.
Когда-то Долгузагар боялся смерти, потому что думал: там, за чертой, ничего нет. Одна пустота.
Но лучше бы там и в самом деле ничего не было, потому что он ошибался.
Там не было воспоминаний, снов, видений, сколь угодно кошмарных и перемалывающих душу. Но теперь он был бы рад всем ужасам своей жизни: и Аганнало, и всем Девятерым вместе взятым, и самому Повелителю.
Потому что там, за чертой, не было ничего, кроме невыносимого давления. Если бы образам было место, Долгузагару бы казалось, что он очутился в черном шаре, который, неудержимо сжимаясь, стремится смять его в непрестанно умаляющуюся частицу. Как будто опрокидываешься внутрь себя, во тьму, и это падение бесконечно, его ничто не останавливает.
Не было места и для узора слов и музыки, который он, незаметно для себя, ткал всю жизнь, старательно убирая отрезы драгоценной материи в дальние закоулки памяти — чтобы сберечь и не наткнуться случайно. Чтобы прижать их к лицу и вдохнуть их запах — как благоухание старинных праздничных одежд, убранных в сундук из лайрэлоссэ и переложенных атэлас и лиссуином, — в то краткое мгновение, когда бодрствование уступает место сну, когда обретает себя даже тот, кто потерял себя или никогда не имел. Но там, за чертой, не было ни бодрствования, ни сна.