— Мыслю, будет лучше, если ты расскажешь эту историю до конца, — сказал король.
Бэльзагар снова поклонился и продолжал:
— Наши целители подлечили морадана, но тот по-прежнему вел себя странно: пока ведут — идет, отпустят — останавливается, глаза как у снулого тунца… — и рассказчик значительно покачал головой.
Гвайлас тихонько кашлянул, и роквэн встрепенулся.
— Так, о чем это я? Долго ли, коротко ли, но, когда мы добрались до отряда лорда Гумлина у Внутреннего хребта, я услышал, что тамошним госпиталем заправляет эльф. Я решил, что если кто может снять темные чары с пленного, то только он. Так мы и познакомились, — Бэльзагар повернулся к зеленолесцу и склонил голову, а тот ответил ему легким поклоном. — Я рассказал почтенному Гвайласу про нашего горе-морадана, а он говорит: «А не было ли при этом человеке двух мечей и не Долгузагаром ли его зовут?» «Точно так», — отвечаю я. И тут меня осенило: «Неужто вы тот самый эльф, которого он отпустил по дороге?». А дело в том, что кроме всего прочего морадан рассказал, как он взял в плен эльфа — а потом вдруг отпустил его. «Вот это точно бред или выдумка, — решил я тогда, — не станет слуга Темной Башни брать эльфа в плен, чтобы выпустить его за здорово живешь!» Однако почтенный Гвайлас узнал человека и говорит, что все было именно так.
Долгузагар услышал, как перешептываются люди в шатре: их явно удивила эта история.
— А на следующее утро мой правнук и его товарищ… — роквэн снова прочистил горло, — то есть два охтара, которым я наказал заботиться о пленном, доложили, что тот, полночи проговорив с эльфом, по пробуждении ведет себя как человек в здравом уме и твердой памяти.
Долгузагар присмотрелся к Бэльзагару и действительно уловил в его чертах некое сходство с юным Андвиром.
— Тогда я не успел найти почтенного Гвайласа, чтобы поблагодарить его за помощь, хочу сделать это сейчас, — и роквэн поклонился эльфу. — И после, по дороге к главному лагерю я не слышал, чтобы кто-то жаловался на поведение морадана, хотя с него никто даже честного слова не брал, что он не попытается бежать или причинить вред. Так что я забыл о нашем пленном до того дня, когда разразилась гроза. Должно быть, могучие чары лежали на нем: во время бури стало ему еще хуже, чем раньше. Когда меня позвали взглянуть на морадана, клянусь, пальцы у него сделались чуть ли не прозрачные, словно дождь размыл его, как надпись, выведенную мелом на аспидной доске!
Сравнение это неприятно поразило Долгузагара. Но что, если правнук-менестрель обязан своим даром или его часть Бэльзагару? Тогда чутье песнопевца могло подсказать роквэну, что «горе-морадан» угодил в ловушку, схожую с той, в которую попал древний эльфийский король, когда попытался сразиться с Тху в мире, созданном песней. Когда для Саурона и наш, реальный мир — всего лишь песня, которую он сам помогал сложить! Темный зов сработал как приманка, что заставила неопытного смертного вступить в черновик, который в отличие от законченного перевода не защищен полнотой авторского замысла. И бывший комендант как бы сделался плоским сравнением или избитой рифмой, так что Саурону оставалось только вымарать его. От этой мысли Долгузагара передернуло, почему-то это показалось ему куда страшнее смерти от оружия, или яда, или даже магии.
А Бэльзагар уже добрался до появления Гвайласа:
— «Вы не довезете его живым государю. Отдайте его мне, может быть, я успею! Прошу вас, помилосердствуйте!» — умолял меня эльф. Я, однако, опасался, как бы пленный не сбежал или не натворил чего похуже: кто знает, осталось ли в нем что-то от человека или он стал всего лишь перчаткой на руке темной силы.
Долгузагара снова передернуло: воспоминания о черном шаре были слишком свежи.
— «Этот человек умирает, я даже не знаю, смогу ли я довезти его до главного лагеря живым, и не знаю, помогут ли ему там. Но каждая минута промедления для него смертельно опасна!» — вот слова почтенного Гвайласа. И мне подумалось, что подобная участь — слишком даже для самого закоренелого злодея. И я позволил эльфу увезти морадана в главный лагерь. А когда, сам добравшись сюда, услышал о будущем суде, решил непременно на него пойти и рассказать о том, что случилось у Нурнэн и по дороге. Вот и вся моя повесть, государь, — и Бэльзагар склонил голову перед королем.
— Верно ли я понял из твоих слов, — заговорил король, — что признание, которое сделал Долгузагар, сдавшись в плен, согласуется с обвинением, которое мы выслушали на этом суде?