Пытаясь понять, в чем дело, Долгузагар снова окинул взглядом шатер, и тут его ожидало очередное потрясение. Следопыт Орлин стоял у стены, его лицо было в тени, и когда их глаза встретились, морадан наконец узнал этот взгляд, взгляд старого знакомого.
Гондорский следопыт смотрел на Долгузагара глазами своего отца: жестокого убийцы и палача Аганнало, перебежчика, внушавшего страх и отвращение самым бестрепетным морэдайн Темной Башни.
Долгузагар застыл, и понял, что сам глядит на Орлина, как дунэдайн — на Гвайласа: с ужасом, чувствуя, как бегут по спине ледяные мурашки.
Так вот о чем рассказывал Гвайлас. Нет, не так: его рассказ как будто был стихами, положенными на музыку, которую они не слышали, а только ощущали. Песней, мелодию которой вел хор неслышных голосов. И музыка эта была исполнена такой скорби, что у Долгузагара сжалось горло и заболело сердце.
Это был плач.
Плач бесконечного множества голосов. Долгузагара словно увлекал за собой полноводный поток, каждая капля которого — слеза горя и утраты. Он тоже был частью этого потока, как Орлин, как Гвайлас. Это было о них всех, обо всех утраченных и утративших безвозвратно. И было что-то еще, настолько горькое и невосполнимое, что для этого не было и не могло быть слов, как будто плакал маленький ребенок. Он не удивился, когда увидел на лицах людей слезы. Исильдур словно смотрел на него с другого берега реки.
Долгузагар поднял голову. В шатре стояла тишина — но уже другая: будто перестала вибрировать перетянутая струна. И стало легче дышать, как после грозы.
Он огляделся. Гвайлас уже вернулся на свое место у стены, а дунэдайн… дунэдайн смотрели на бывшего коменданта так, словно впервые разглядели человека, который стоял перед ними. На их лицах Долгузагар увидел изумление и оттого сам себе показался диковинкой: точно насекомое в капле смолы, превратившейся в янтарь и оправленной в серебро. Насекомое уродливое и кусачее, но янтарь и кольцо делали его… законченным.
Тут до морадана дошло, что к нему обращается Исильдур, и он вздрогнул.
— Подумай, Долгузагар, и ответь на мой вопрос: почему ты сдался в плен? — произнес король. — Ты всю жизнь служил Врагу. Так почему ты сдался на милость тех, с кем воевал?
Долгузагар поднял взгляд на Исильдура. Сказать «я не знаю»? Но он знал ответ. По крайней мере, его часть:
— Война закончилась, государь.
— Да, война закончилась… — медленно повторил король, и они посмотрели друг другу в глаза.
— Кто ты? — спросил сын Элэндиля.
Не вслух и не шепотом, его голос прозвучал в мыслях морадана. Прежде Долгузагар разговаривал так лишь с отцом.
— Кто ты? — повторил Исильдур.
— Я… я убийца.
Другой правды у него не было: он жил, как хотел, ему нравилась убивать, и он никогда не думал, что придется платить. Но цена оказалась слишком высока.
— Ты был убийцей раньше. Кто ты теперь?
— Я не знаю.
— Подумай.
— Я…
Долгузагар поднял взгляд на короля:
— Я голос.
— Чей голос?
— Моего народа.
Долгузагару вдруг вспомнились мальчик Талбор, Орлин и Аганнало. И он ответил:
— Нашего народа.
Исильдур медленно выпрямился и поднял правую руку.
— Теперь я вынесу приговор, — произнес он во всеуслышание, и в шатре опять наступила мертвая тишина.
— Внемлите, люди Арнора и Гондора, эльф и морадан! Долгузагар, сын Мэнэльзагара, совершил множество злодеяний на службе у Врага, и, будь мой приговор основан на одной лишь справедливости, он был бы «смерть». Но война закончена, и ты, Долгузагар, сам признался во всех своих преступлениях и раскаиваешься в них. И потому я оставляю тебе жизнь.
Долгузагар покачнулся. Рудники-галеры, галеры-рудники, промелькнуло у него в голове.