…к пурпурно-лиловой косметичке, стоявшей на столике у штатива с лучиной. Запустил пальцы внутрь… ай! Порезался обо что-то… плевать. А это что такое? Какие-то монеты… Ага, нашел.
Вынул небольшую пудреницу. Не оборачиваясь на голую девицу, крадучись, вышел в коридор. Прикрыл дверцу, присел на пыльную тумбочку под косым земляным потолком. Раскрыл пудреницу. Набрал первичный пароль связи. Через минуту — персональный логин.
Шорох эфирной ночи. Лицо Стеньки. Перепуганные глаза, поспешная улыбка:
— Бисер, ты? Что стряслось, дружище?
— Мне нужен твой совет, Стень.
— Да-да, конечно… Я всегда готов помочь, и особенно…
— Метанку знаешь? — перебил я.
— Полуденицу? — взволнованный взгляд замигал. — Знаю… Тебе нужна информация?
— Да. Тут такое дело… Важно мне знать: она нормальная девочка или… ну ты понимаешь? Нормальная девушка или совсем законченная ведьма?
Заметался перепуганный Стенька на маленьком экране — бедный, маленький, взъерошенный: роется в каких-то пергаментах, трогает цветные кнопочки… Стенька умный, он все знает. Вот сейчас он ответит. И я сразу пойму очень многое.
— Сейчас-сейчас, Слав… Я наведу справки…
Если ведьма, значит, вполне могла с Данькой трахаться.
А что ей, бабе-яге? Не все ли равно с кем? Лишь бы медом накормили.
Но… не верю я почему-то. Она не развратная! На словах — это одно. А на деле вообще, может быть, девочка. С Рогволодом было? Не было. Со мной было? Было? Не было. Как ни крути, одни разговоры, что ведьма. Нет, не верю.
— Слав, ты слушаешь? Я нашел…
Я поднял спокойные глаза.
— Тут такие дела, Слав. Никакая она не дочь Катомы.
— А кто?
— Мужайся, Бисер. Самая натуральная нежить. Плены Кибалы двенадцатая дочь.
ДВЕНАДЦАТАЯ ДОЧЬ
— Кто там? Кто? — злая бровастая харя выглянула из дверного окошка.
— Конь в манто! — рявкнул я, обдавая охранника перегаром. — Открывайте, идиоты! Региональный мерлин пришел, трепещите.
Позеленелые створки трехметровых ворот посадникова двора дрогнули и попятилась, образуя едва заметную щель… «Прочь с дороги!» — атакующе взвыл я; малютка-Гнедан угрожающе засвистел — мы ломанулись напролом сквозь прогнувшийся, задрожавший строй боярских холопов. Мигом влетели по ступеням на высоченное крыльцо, яростно и рьяно, как два паровоза, прогремели по бревенчатым мостам, вломились в парадные сени… Вдруг — квадратные комоды отделились от стены: братья-близнецы в кольчугах! Охранники! Этот кудрявый, а тот в шапке. Один с глупым лицом, другой, наоборот, лысый. Левый с топором, а правый — с секирой…
Как прыгнут наперерез, гады:
— Стоять! Не ведено пущать! Сдать оружие!
— Ты че — разбух, смерд?! — изнемогая от злобы, простонал я. Оскалил зубы, как Н. Михалков в известном фильме. — Ты меня не узнал, может быть?! А так?! (Стремительно побагровев, я быстро вставил пальцы рук в собственные ноздри, выкатил глаза и раздул щеки, одновременно оттопыривая мизинцами уши.) А так?!
— П… П-п! — опешил левый охранник; правый в испуге выкатил глазные яблоки: — Мстислав Лыкович?!
— Вот именно! С тобой, негодяй, разговаривает само Их Вельможное Сверкательство сэр Мстислав Благословенный, герцог фон Бисерофф! Мне нужна срочная тайная аудиенция у посадника Катомы! В смысле — покалякать надо со стариком.
— Ой. Ну так бы сразу сказали, — пискнул лысый шкаф. — Прошу входить, ваше сверкательство…
И двери — дубовые, резные, тяжкие двери боярского терема — отворились, впуская меня… впуская меня… гхм. В темную душную приемную — длинную, как вагон метро, и столь же забитую народом. Я поморщился: купчишки сидят, разложив на коленях рушнички с харчиком, тихонько жалуются друг другу на рэкет и зверства налоговой полиции. Потеет в высоких шапках мелкая аристократия, кашляют в бороды ветераны былых походов, клюют носами разряженные богатые вдовы, дожидаясь приема у посадника…
— Р-р-разрешите! — Я врезался в толпу: неловко толкнул купца, наступил на корзинку, уронил запищавшего ребенка, пихнул, дернул, дыхнул — и ловко-ловко так пошел по ногам, разгребая народ локтями. — Пардоне. Пардоне. Прошу пропустить. Мне надо. У меня назначено…