И я увидел: Николай Борисович Змейкин потерял ко мне всякий интерес.
— Вернемся к твоему делу, — вяло сказал он. — Что ты намерен делать?
— Мне нужно выяснить некоторые детали.
— Какие же? — Он усмехнулся. — Если не секрет.
— Мне не совсем ясны мотивы убийства.
На лице Николая Борисовича появилось легкое оживление.
— Тебе придется согласиться со мной, — сказал он, но без всякого энтузиазма. — Разве не собственность сделала Морковина убийцей, закрыла от него весь мир? Человек-собственник — это человек-зверь. Потом зависть. К молодости, к успеху, к материальному благополучию, достигнутому легче, веселее, без дикого напряжения.
Он был прав. Если остановиться на Морковине-старшем. Он прав. И это злило меня, выводило из равновесия.
— Ладно, — остановил себя Николай Борисович. — Итак?
— Мне надо несколько часов на доследование, — сказал я.
— Но зачем?
«Ни о револьвере, ни о Василии я ничего не скажу. Пока это мое».
— Надо кое-что выяснить, — упрямо повторил я. — Часа в три убийца будет арестован, и он во всем признается.
Николай Борисович встрепенулся.
— Признается? Такие люди, как этот Сыч, не признаются. Он будет все отрицать.
«Он и отрицает», — подумал я.
— Он признается! — сказал я.
«Если Морковин-старший — убийца», — подумал я.
Николай Борисович пожал плечами.
— Хорошо, поступай как знаешь.
И он пошел к машине. Я больше не существовал для него.
Хлопнула дверца. «Волга» уехала.
Я смотрел на шлейф пыли, который вырастал на дороге.
«Он хотел повториться во мне, — думал я. — Ему надо оправдать свою жизнь. Для кого? Для себя? Наверно... Ему скоро шестьдесят лет».
Я шел к деревне. Небо на глазах заволакивало серой мглой. Солнце было похоже на круглый желтый фонарь. Торопливо, исступленно трещал невидимый хор кузнечиков. Пахло полынью.
Да, и, несмотря ни на что, он все-таки прав. Морковина-старшего погубила частная собственность: его двенадцатый двор.
Двенадцатый двор...
И я поймал себя на мысли, что готов примириться с тем, что Михаила убил Сыч. Будто отпали все сомнения. Нет, нет! Это я допускаю только теоретически.
Хорошо. Пусть так. Михаила убил Сыч (теоретически). Причины... Частная собственность? То, что лежит внутри его психологии? Да. И все-таки не только это. Есть еще и другие причины, внешние. Среда, в которой проявляются внутренние причины, спрятанные в психологии человека.
И я остановился, будто налетел на невидимую преграду.
Он даже не подозревает, как прав! «Мы одна из инстанций, создающая социальный климат страны... В нем может или не может совершиться преступление...»
Уже не было тоски, которая охватила меня утром. Я спешил действовать. Действовать — значит постигать.
И на этой пыльной дороге, под пасмурным небом меня начала тревожить мысль, которая и раньше часто не давала мне покоя. Насилие всегда порождает ответное насилие. Пролитая кровь ведет к новому кровопролитию. Неужели это порочный круг? Как прорвать его? Как найти формулу борьбы со злом, которая была бы не кругом, а прямой, восходящей вверх, к звездам?..
У правления колхоза меня ждали оба участковых и Фролов.
— Морковин у себя в огороде, полет с Марьей картошку, — сказал Захарыч. Он был трезв и хмур. Похоже, не выспался.
Фролов выжидающе смотрел на меня.
— Из областной прокуратуры не звонили?
— Нет.
— Чего они там тянут? — Я опять начинал злиться. — Вызовите милицейскую машину. Для ареста.
— Результат легкой бани? — с ехидцей спросил Фролов.
— Как придет машина, поезжайте с ней в деревню Архангельские выселки, привезите Зуева. Секретарь парторганизации там. Он предупрежден. До двух надо быть здесь.
Фролов с любопытством посмотрел на меня, но ничего не спросил.
Было четверть одиннадцатого. Редкие капли дождя ставили черные точки на пыльной дороге.
«Итак, Михаила убил Морковин-старший. Предположим, что это доказано. Почему?»
21
Во дворе Брыниных мать Михаила стирала белье. Вороха пены вздымались в длинном корыте. Мелькали красные руки. Рядом на расстеленном одеяле тихо играли Володя и Клава.
Звали мать Михаила Елизаветой Ивановной. Лицо ее было по-прежнему заплаканным и опухшим, только появилась в нем, не подберу точного слова, деловитость, что ли.
Елизавета Ивановна отвела меня на терраску. Сели.
— Сынок, — спросила она, — а на деток нам теперя пенсию али какую способию давать будут?
— Будут, — сказал я.
Ее лицо посветлело.