- Прости его, мамуля! Прости, мамчик! - забормотали девочки, кушая, как котята, молочко с французской булкою.
- Продолжайте, mon Esperance [Моя Надежда (франц.)], - весело сказала "титулярная мама", - я вас внимательно слушаю.
- Гноем чирья я называю франзузских эмигрантов, которые в течение пятнадцати лет, словно мухи, засиживающие зеркало, засиживали русское высшее общество, засиживали его своими бурбоническими, аристократическими, католическими и иными засиживаньями... Это была действительно гнойная материя для России. А эту материю Ростопчин и Глинка приняли за то, что есть лучшего во Франции и в мире, и объявили от имени московской квашни войну западному Просвещению. Оно, говорят, само по себе, а мы сами по себе: наш-де Вас-сиан Рыло выше Монтескье, все эти Вольтеры, Дидероты и Декарты в подметки не годятся нашему Симеону Полоцкому* и Лазарю Барановичу*, а Григорий-де Сковорода* за пояс заткнет их Шекспира... Вот до чего они договорились, и все это потому, что, между нами, наши военачальники пигмеями перед Наполеоном оказались... Он действительно топнул ногой... (Сперанский улыбнулся) и... и перемешал полюсы земли.
- И расплескал океаны? - коварно заметила Лиза, которая, кушая молочко, не проронила ни одного слова из того, что говорил отец.
- Нет, папин стакан расплескал, - возразила Соня.
- Стакан само собой, моя крошечка, но он такой господин, что может и молочко у вас отнять, - отвечал Сперанский, которого на все хватало - и говорить о деле, и болтать с детьми.
- А мы будем тогда простоквашу кушать, папуля, - простокваша очепь вкусная, - возразила Лиза.
- А простокваша из чего делается?
- Из коровы, - торжественно отвечала Соня.
В это время из-за дачной ограды послышались детские возгласы, и знакомый всем голос выкрикивал:
О, лето, лето горяче! Обильно мухами паче!
- Ох, Господи! что за ребенок! вот наказание! - плакала нянька.
- Это Саша Пушкин, - пояснила Лиза. - Он все из Тредьяковского, всего его наизусть знает.
- Преострый мальчишка! что-то из него выйдет? - говорил Сперанский, прислушиваясь, как арапчонок продолжал выкрикивать:
Замерзают быстры реки, Лезут в дубы человеки...
- Однако вы, кажется, не дочли до конца письма Ростопчина? - заметил Магницкий вопросительно. - Мы вам помешали.
- Нет, любезнейший Михайло Леонтьевич, - это я сам себе помешал... Ростопчин пишет, что так как, дескать, вы близки к особе государя императора, то Саль-ватори будет стараться проникнуть в ваши, то есть мои, мысли по отношению к Бонапарту, чтобы знать, с которой стороны подъезжать... Что ж им до моих мыслей о Наполеоне! Я не поклонник этого господина, я вообще не поклонник этого сорта господ - они разрушают то, что созидает разум; но, по моему мнению, России безопаснее быть в ладу с умным и сильным человеком, а то, чего доброго...
- Отнимет простоквашу? - засмеялась "титулярная мама", вытирая салфеткой губы у своей Сони, - простоквашу, которая делается из коровы.
- Да, простоквашу, - подтвердил Сперанский. Взяв со стола другое письмо и взглянув на подпись, он с недоумением сказал:
- Дуров... какой это Дуров?.. Писано из Сарапула... ничего не понимаю!
"Ваше высокопревосходительство, милостивейший государь мой! - читал он вслух. - Осмеливаюсь прибегнуть к вам не как к сановнику, у престола правления монаршею милостию поставленному, а как к человеку и отцу. В бытность мою, два года назад, в Санкт-Петербурге по делам службы, я, будучи милостиво принят и обласкан вашим высокопревосходительством, имел счастье получить прощальную аудиенцию для выслуша-ния словесных приказаний ваших и, быв на тот раз допущен в кабинет вашего высокопревосходительства, я видел у вас на коленях прелестного ребенка..."
- Постой, папа! это обо мне! - перебила его Лиза, по-видимому, не слушавшая чтения и укладывавшая в постельку свою любимую куклу, "Графиню Тантан-скую". - Обо мне?
- Нет, это, верно, об чужой девочке, - улыбаясь, сказал Сперанский,
- Нет! нет, папочка! обо мне...
- Ну, хорошо... Посмотрим, что дальше... Вот чудак! Когда же это я принимал его с Лизой на руках?..
- Вероятно, ваше превосходительство были нездоровы и не выходили из кабинета, - пояснил Магницкий.
- А может быть... Ну, что там еще? Зачем ему понадобился "прелестный ребенок"?
"Это была, как я узнал, ваша дочь, и я видел, с какой нежною родительскою любовью вы на нее глядели..."
- Еще бы! - под нос себе заметила Лиза, по-видимому, вся поглощенная укладываньем в постель "Графини Тантанской".
"Ваше высокопревосходительство! У меня тоже была девочка, и вы поймете, как тяжело мне было ее лишиться. Я бы покорился воле Божьей, если б моя дочь умерла: не меня постигло другое несчастие. Едва лишь моей дочери, минуло пятнадцать лет, как она, не сказав никому ни слова, ночью оставила родительский дом, взяв из конюшни лошадь, которую я же подарил ей для катанья, и в казацком одеянии пустилась в неведомый путь..."
- Ах, папочка! вот храбрая какая! - встрепенулась Лиза и даже позабыла о своей "графине".
- А что, разве и ты хочешь бежать от меня? - улыбнулся Сперанский.
- Нет, папа, - я боюсь мышей...
- Вот тебе на! При чем же тут мыши?
- Да мы вчера с Лизой смотрели, как Кавунец давал своей лошади озса из ведра, - и оттуда выскочила мышь - мы с Лизой и испугались, - пояснила Соня.
- А! понимаю... глубокое, хотя отдаленное сопоставление...
"Это было 17-го сентября прошлого года, и до сей поры я не имею о своей дочери никаких известий. Bee-поиски мои оказались тщетны. Теперь. слухи до меня дошли, что в одном из уланских полков действующей армии находится молоденький улан, на коего падает подозрение, якобы он есть переодетая девушка. Родительское сердце мое подсказывает мне, что это дочь моя Надежда. С просьбами моими по сему предмету я неоднократно обращался к господину главнокомандующему действующею армиею и господину военному министру, а также утруждал прошением и графа Аракчеева, но на просьбы мои не получил, никакого ответа. Ваше высокопревосходительство! К вашему родительскому сердцу осмеливаюсь я прибегнуть ныне. Именем дочери вашей умоляю вас: примите участие в глубокой горести старика отца, который просит об одном - только осведомления и наведения справок о его погибшем детище..." Сперанский остановился. Лиза и Соня напряженно ждали, не спуская глаз с задумчивого лица его. На глазах девочек искрились слезы.
- Папа! найди ее! - шептала Лиза, ласкаясь к отцу.
- Да, это, должно быть, она, - сказал Сперапский в раздумье. Сегодня Тургенев читал нам письмо к пему Дениса Давыдова, адъютанта генерала Багратиона, и Давыдов положительно говорил, что в войске упорно держится слух, что в последних битвах принимала участие переодетая девушка.
- Ах, это она, папа, она! - заволновались девочки.
- Ну, дети, пора спать... Вы уж и так сегодня заболтались, - сказала г-жа Вейкард. - Вон уж сои давно ходит по острову и спрашивает: у кого не спят дети?..
Сон действительно ходил по острову и закрывал людям усталые глаза.
12
Ходить сон по улици
В билесенький кошулонци.
Так рисуется сон в украинской колыбельной песне. Сон - в белой рубашке, но он же и с белой, как иней, бородой. Сон очень стар. Он так же стар, как и мир Божий.. Вечно ходит он по миру, невидимый и неосязаемый, и часто является там, где его не просят, и уходит оттуда, где ждут его как доброго гения. Сколько сон принес утешения людям - этого люди и. выразить не в состоянии... Когда Адам и Ева изгнаны был" из; рая и очутились в неведомой пустыне, сон первый принес им успокоение:; он не слышно ни для кого, перенес их обратно в потерянный рай и подкрепил их усталые; разбитые страданием члены... Как добр был сон, когда после ужасного дня закрыл усталые и распухшие от слез вежды Гекубы и снова показал ей все; что было уже навеки потеряно, Живым встает в моем воображении этот седобородый старик, который бродит во тьме южной ночи по "стану Атрида" и своею доброю рукою закрывает глаза героев от тех ужасов, которые совершились или должны были совершиться. Бродит он и по стогнам священного Илиона в последнюю ночь перед его падением, грустно бродит, зная, что в следующую ночь ему придется бродить по грудам развалин и по кучам пепла... И у Цезаря он гостил в последнюю ночь перед "идами марта" и навевал ему грезы о прошлом, сулил светлое будущее, закрыв собой ножи, которые в ту ночь уже точились на лысую, прикрытую лаврами голову даровитого автора "комментариев"...