Все засмеялись. Алкид чинно выступал за офицерами, словно и в самом деле собирался в гостиную.
- Ах, какой милый конь! какая умница!.. Лузин, выводи его да задай ему овса, - распорядился полковник, обращаясь к вестовому.
- Позвольте, господин полковник, я прикажу Алкиду слушаться, а то он никого к себе не подпустит, - заметила девушка, обращаясь в сторону своего коня.
И действительно, когда Лузин подошел к нему, чтобы взять его, Алкид поднял голову и сделал угрожающий вид.
- Ишь ты, строгий какой, недотрога, - заметил вестовой. - Фу-ты, ну-ты...
Девушка подошла к нему и, погладив шею коня, поправив чуб, падающий на глаза упрямцу, сказала:
- Ну, Алкид, слушайся вот его - это Артем. Конь радостно заржал. Слово "Артем" напомнило ему, вероятно, конюшню, овес и всякие сласти в лошадином вкусе. Он позволил взять себя под уздцы.
- Вот так-то лучше, - улыбнулся вестовой казак, - а то на - черт ему не брат.
Юного гостя ввели в дом, занимаемый полковником, - это был дом сельского попа, - усадили, ухаживали за ним, как за найденышем, полковым найденышем. Вошла матушка-попадья, заинтересованная необыкновенным шумом, да так и всплеснула руками:
- Ах, святители! да какой же молоденький! Да и какая же мать-злодейка отпустила дитю такую!
- А вы, матушка, живей самоварчик велите подать да закусить чего-нибудь нашему птенчику, - распоряжался добряк полковник.
- Да где это вы раздобыли младенца такого? Ах, святители! и жалости в них нет! - убивалась попадья.
- Это нашему полку Бог послал радость, - смеялся полковник. - Да не морите же его, матушка! Он совсем ослаб.
- Сейчас, сейчас...
Юный воин действительно изнемог. Необыкновенная бледность щек выдавала это изнеможение, а внутренняя тревога добивала окончательно. Да и кого хватило бы на такой подвиг, на такие труды, когда на карту ставилась вся жизнь, и назади даже не было примера, на который бы можно было опереться? Кто же бы не поддался тревоге в таком положении? И на какие щеки не сойдет бледность в минуты, когда вынимается жребий жизни? А ведь это ребенок, девочка, еще не выросшая из коротенького платьица, но уже отважившаяся на небывалый, исторический подвиг... Тысячи трудностей, мелочей, но в ее положении - роковые мелочи опутывают ее как паутиной. Ее может выдать голос, походка, всякое движение, ненужный блеск глаз и стыдливость там, где у мужчин не блеснут глаза, не вспыхнет румянец стыдливости или нечаянности... И во сне она должна помнить, что она должна быть он... А эти противные женские окончания на а - была, спала, ела - так и сверлят память, путают, мешают говорить, бросают в краску и в холод.
- Вы, кажется, озябли, - я бы вам советовал выпить рюмку рому, для вас это было бы хорошо, - суетился добряк полковник.
А молоденький офицер уже тащил фляжку и рюмку - наливает.
- Нет, благодарю вас, я не пью, - уклоняется гость.
- Помилуйте! В поход да не пить, это святотатство! - горячился полковник.
Но гость все-таки отказывается.
- Мне не холодно, а скорей жарко, - щебечет детский голосок.
- Ну, так расстегните чекмень, оставайтесь в одной рубашке: мы свои люди.
Шутка сказать - расстегните чекмень! А что под чекменем-то? Рубашка?.. То-то и есть, что противная рубашка выдаст тайну... заметно будет.
- Расстегнитесь...
- Нет, ничего... благодарю вас, мне и так лоеко.
В это время в комнату опять явилась попадья, вся запыхавшаяся, с двумя банками варенья и блюдечками. За ней - стряпуха с самоваром. За стряпухой девочка с подносом и шипящей на сковороде глазастой яичницей.
- Вот вам яичница - свеженькая, из самых лучших яиц, - сама за курами смотрю, сама их щупаю и до разврата с чужими петухами не допущаю... Чистые яички... Кушай, мой голубчик, на здоровье... Поди, еще и не кушал сегодня? - с ног сбившись, хлопотала попадья около юного гостя.
- Благодарю вас.
- А много за ночь проехали? - любопытствовал полковник.
- Пятьдесят верст.
- Батюшки мои! святители! пятьдесят верст! - ужасается попадья. - Да мой поп, когда за ругой ездит, пятьдесят-то верст в пять недель не объедет... Ах, Боже мой! Гурий казанский! пятьдесят верст в одну ночь...
Слыхано ли! Ах, голубчик мой, ах, дитятко сердечное!.. Ну, кущай же, кушай, а после вареньица, - сама варила - и вишневое, и земляничное, кушай, родной... А батюшка с матушкой есть у тебя?
- Есть.
- И как же они отпустили тебя одного, - ах, Господи! ах, Гурий казанский!
- Ну, матушка, - заметил, смеясь, полковник, - вы совсем отняли у нас нашего товарища.
- Ах, Господи - Гурий казанский! какой он вам товарищ? Прости Господи, черти с младенцем связались... Не людоеды мы, чай... Знамо, дитю покормить надо... Вон и у меня сынок в бурсе - как голодает, бедный.
И попадья насильно усадила юного воина за стол, дала ему в руки ложку, хлеб и заставила есть яичницу.
- Кушай, матушка, кушай - не гляди на них... Они рады ребенка замучить.
Офицеры добродушно смеялись, смотря, как гость их, краснея от причитаний попадьи, с видимым наслаждением ест яичницу.
- Из законнорожденных яиц яичница, - шутя заметил молодой офицер, должно быть, очень вкусная.
- А разве, матушка, от распутной курицы яйца не вкусны? - спросил другой офицер.
- Тьфу! вам бы все смеяться, озорники, - ворчала попадья.
Молодой воин, видимо, насытился. Усталость как рукой сняло.
- Ну, теперь и о деле можно потолковать, - сказал полковник. - Так вы твердо решились остаться при вашем намерении, господин Дуров?
- Твердо, полковник.
- Ну, делать нечего - я беру вас с собой: вы будете моим походным сыном, а потом мы пойдем на границу, в Польшу, я сдам вас на руки какому-нибудь кавалерийскому полковнику... А в казаки вас принять нельзя.
- Мне все равно, полковник. Я только хочу быть кавалеристом.
- Ну и отлично... А если ваш батюшка узнает, где вы - ведь он имеет право вытребовать вас, как несовершеннолетнего.
- О! тогда я готова пулю себе в лоб пустить...
И она опять спохватилась на этом противном женском окончании "готова"...Она вся вспыхнула... Офицеры заметили это и переглянулись. Надо было найти в себе
страшную энергию, чтобы не выдать себя - и девушка нашлась.
- Ах, противная привычка! - сказала она, вся красная как рак. - Я говорю иногда точно девочка, а это оттого, что я с сестрой всегда шалил: я говорил женскими окончаниями, а она мужскими - ну и привыкли...
- Но отчего, скажите, батюшка ваш не хотел, чтобы вы служили в военной службе?
Девушка замялась. Она, по-видимому, не на все вопросы могла отвечать, не на все приготовилась. А этих вопросов впереди еще было так много; да и какие еще могли быть впереди!.. Она молчала.
- Вероятно, по молодости, - заметил другой офицер. Девушка все еще не знала, что сказать; но наконец решилась.
- Мне тяжело отвечать на некоторые вопросы, - сказала она. - Ради Бога, господа, простите меня, если я не всегда буду отвечать вам... Есть такие обстоятельства в моей жизни, которых я никому не смею открыть. Но верьте - моя тайна не прикрывает преступления.
- Ну, простите, простите... мы из участия только.
В то же утро к часам двенадцати назначено было выступление. Со всего села казаки небольшими партиями съезжались к сборному пункту - к квартире полкового командира. К этому же пункту со всего села бежали бабы, девки, ребятишки, чтобы взглянуть на невиданных гостей. Казаки чувствовали это и рисовались: бодрили своих заморенных лошаденок, заламывали свои кивера набекрень так, что они держались на голове каким-то чудом, а иной с гиком проносился мимо испуганной толпы, выделывая на седле такие штуки, какие и на земле невозможно бы было, казалось, выделать.
Выехал, наконец, со двора и полковник, сопровождаемый офицерами. Выехала и юная героиня на своем Алкиде.
Казаки, завидев ее, пришли в изумление - не все знали о появлении этого нечаянного гостя.
- Что это, братцы, на седле там? Кубыть пряник? - шутили казаки.
- Да это попадья испекла полковнику на дорогу.
- Нет, казачонки, я знаю, что это.
- А что, брат?
- Это наш хорунжий Прохор Микитич за ночь ощенился...
Хохот... Раздается команда: "Строй! равняйся! справа заезжай!"
Казаки построились, продолжая отпускать шуточки то насчет других, то насчет себя.
- Песельники вперед! марш!
Полк двигается. Покачиваются в воздухе тонкие линии пик, словно приросшие к казацкому телу. Да и это тело не отделишь от коня - это нечто цельное, неделимое... Песельники затягивают протяжную, заунывную походную литию: